– Отпусти меня, Миллер, – просипел Нэрн. – Не буду я его бить, просто вычту из жалованья.

Йен отпустил. Матрос все еще не решался покинуть свое орудие пыток. Колени его уже не держали, и он повис на вытянутых руках богохульной пародией на Спасителя, молясь и всхлипывая. Безропотная покорность и обилие заживших шрамов на спине так удивили Йена, что он пропустил сильнейший удар в пах. Пришлось драться.

Стальные кулаки Миллера не оставляли шансов, он тут же пересчитал капитану ребра, но за миг до того, как потерять сознание от боли, Нэрн почти достал ножом печень Миллера. Очнулся он привязанным к носовой мачте, а Йен, зажав левой рукой рану, вел судно к Мангерсте. Пришвартовав шхуну, он притащил кассу из капитанской каюты. Не слушая проклятья, взломал жестяной ящик и выудил несколько монет.

– Смотри, Нэрн! – Он помахал перед носом капитана кулаком с зажатыми деньгами. – Я взял только свое жалование. – Йен разжал ладонь и выудил полшиллинга. – На ремонт замка. Все по-честному.

Монетка со звоном упала в корабельную кассу. Йен сунул деньги в карман, подхватил на плечо свой рундучок и, пошатываясь, сошел на берег.

– Тебе конец, Миллер! – крикнул Нэрн, морщась от боли в сломанных ребрах, но злость была сильнее. – На каторге сгниешь!

Йен и ухом не повел. Он шагал с рундуком на плече, зажимая огромной ручищей дыру в боку, а по трапу за ним тянулась лаковая цепочка бурых капель крови. Крепким он парнем был на земле, а в море – и подавно.

Нэрн не исполнил свою угрозу, но обиду не забыл. Он едва сдерживал радость, когда руки Миллера исчезли в пасти Хозяина, когда с хрустом переломились плечевые кости в ненасытных челюстях. Вопль невыносимой боли врага был ему слаще любой музыки. Справедливость восторжествовала – его, Нэрна, справедливость. Кулаки, сломавшие ему три ребра, теперь перевариваются в желудке ненасытной твари. Он морщил лоб и напрягал щеки, но непослушные губы растягивались в довольной улыбке, и со стороны могло бы показаться, что у Нэрна судороги, но на него никто не смотрел. Охотники не отрываясь следили за казнью. Хозяин рассеянно двигал челюстями, перемалывая крепкие ручищи с синими якорями, экзекуция кончилась.

Нэрн подхватил искалеченного и больше неопасного Миллера. Жадно втягивая ноздрями воду, насыщенную головокружительно сладким запахом вражеской крови, он зашептал ему в ухо:

– Йен, старина, мне очень жаль. Я не желал тебе подобной участи.

Его горячий шепот прорвался сквозь крик, вполз в бурлящий, ополоумевший от невыносимой боли мозг Миллера, прохладой змеиного брюха пригасил жар обнаженных нервов.

– Я твой друг, Йен, – говорил Нэрн, унося его к яме. – Я позабочусь о тебе, как забочусь обо всех наших искалеченных братьях.

«Фунтов сто тридцать, – думал он, оценивая тяжесть в руках, – и почти без жира».

Уже три года Йен лежал в центре ямы. Он часто видел Нэрна, и каждый раз его бывший капитан являлся не с пустыми руками. Постепенно забылась драка, холод ножа и пылающая боль в боку. Размылась и причина их стычки, растворилась в галлонах пролитой крови – своей и чужой. За давностью лет, за всем пережитым, она казалась мелкой и незначительной.

Труп лежал ничком. Йен подсунул под него обрубок культи и перевернул на спину. Открылось сведенное судорогой лицо с обожженной кожей, в распахнутом рту тускло блеснули мелкие загнутые клыки.

– Охотник?.. – удивился один из калек.

– Ребенок?.. – спросил другой.

Третий молча облизнулся.

– Шон Броди… – потрясенно прошептал Йен. – Сын моего лучшего друга.

– Мы разделяем твое горе, – проникновенно сказал первый.

– Я могу прочесть отходную молитву, – предложил второй.

– Я возьму эту ногу. – Третий потянулся кончиком языка к торчащей из штанины лодыжке. – Похож на вяленую треску у Аннабели. Эх, жалко, эля нет! – Он расхохотался, но сразу закашлялся и умолк, придавленный культей.

– Мы не будем его есть, – веско сказал Миллер.

– Ты не слишком много на себя берешь, Йен? – просипел придавленный третий.

– Нет, приятель.

Йен отпустил своего голодного собрата по несчастью.

– Мы не будем его есть, – повторил он, – мальчик еще жив.

Лорна лежала на белом песке, раскинув в стороны руки, и придонное течение шевелило ее седые космы. Голая, сморщенная старуха с грудью, похожей на два серых лоскутка, и впавшим животом. Пройдет совсем немного времени, и тело напитается силой, кожа станет гладкой и упругой. Изменения уже начались. Впалый беззубый рот растянулся почти до ушей в дьявольской улыбке. Губы истончились. Между пальцами рук появились тонкие перепонки.