– Понимаю, мой отец погиб за несколько дней до этой битвы в сражении под Стоном, тело не нашли, а мать так и не оправилась, если бы ты с ней познакомился, она бы сказала, что мы встретились не случайно.

– А может, и так, кто знает?

Он проводил ее до Университетского городка, Может, еще увидимся, если ты не против?

– Да, я с удовольствием.

Арлене нравилось то, что Пьер становился первым читателем своей газеты и его интересовало все, от первой до последней страницы, даже рубрики «Происшествия», «Экономика» или комиксы. Когда они встречались, он рассказывал, что делается в мире, приносил номера за неделю, чтобы она прочитала интересные статьи, но проводить много времени вместе не получалось, поскольку оба были очень заняты, Арлена – в Высшей школе, где второй курс оказался намного сложнее первого, так что свободное воскресенье считалось удачей, а Пьер – на своей ночной работе и в дневных делах: раздача листовок, расклейка плакатов «Движения», собрания и главное событие года – Стокгольмское воззвание, документ, составленный интеллигенцией, писателями и деятелями искусства, близкими к коммунистической партии: «Мы требуем безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей. Мы считаем, что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должно рассматриваться как военный преступник. Мы призываем всех людей доброй воли всего мира подписать это воззвание».

После работы Пьер не ложился спать – Отдохну потом! – он шел к рынку на улице Гамбетта или к выходу из метро, ставил раскладной столик, убеждал домохозяек, пенсионеров и клиентов подписать национальную петицию, требующую окончательного отказа от смертельного оружия; подобно ему, тысячи сочувствующих по всей стране увлеклись этой борьбой, этой идеей, некоторые устраивали соревнование – кто соберет больше подписей, многие сомневающиеся тоже подписывались, следуя примеру знаменитостей, Вам не кажется, что Жерар Филип, Ив Монтан, Эдит Пиаф, Морис Шевалье и другие знают, что делают? Арлена приходила к нему, когда могла, к метро или на стадион, помогала на свой манер, объясняя с помощью научных доводов, почему следует выступить единым фронтом. Призрак сотен тысяч погибших и миллионов облученных в Хиросиме и Нагасаки ужасал несговорчивых и заставлял требовать от правительства отказа от ядерного оружия, каждая полученная подпись – еще одна победа, были собраны миллионы подписей, Объединившись, мы добьемся своего и сделаем мир лучше для наших детей.

Товарищи Пьера приняли Арлену с распростертыми объятиями, им нравилась эта девушка с твердыми антивоенными убеждениями. А когда Арлена рассказала, что потеряла на войне отца и какой трагедией это стало для матери, все решили, что это и есть исток пацифистских взглядов, столь редких для молодой женщины ее возраста. Она не стала объяснять глубинные причины. Она никогда не упоминала Даниэля при Пьере, не рассказывала о своей жизни – не то чтобы она не хотела довериться ему, но это было бы слишком сложно, и потом, эта история не только о них с Даниэлем. Пришлось бы окунуться в прошлое, рассказать о Тома и Мари, а еще о молодом курсанте в форме, который всегда рядом – когда она гуляет, когда закрывает глаза, когда идет через вестибюль Городка, когда просыпается ночью, он садится рядом с ней в аудитории, улыбается ей, как раньше, просит прощения и говорит, что скоро вернется за ней, и она не знает, как от него избавиться. И когда Пьер замечал, что она смотрит в одну точку, и спрашивал, О чем ты думаешь? – она отвечала, Ни о чем.

Большой конгресс в Доме солидарности, на котором десятки рук держали плакаты с голубем и оливковой ветвью кисти Пабло Пикассо, оказался волнующим событием – внушительная толпа, по оценкам не менее десяти тысяч человек, в радостном возбуждении собралась на улице Сен-Виктор и улице Монж, – но в то же время принес разочарование, потому что Пьеру и Арлене не удалось зайти в переполненный зал, чтобы послушать, как Фредерик Жолио-Кюри объявит ошеломляющий результат национальной петиции, собравшей более пятнадцати миллионов подписей. Этот всенародный подъем помешал правительству в открытую начать распространение ядерного оружия. Речь транслировалась на улицу через громкоговорители, люди благоговейно слушали многочисленных ораторов и бурно аплодировали. Вдруг Арлена замерла, уставилась на Пьера, Знаешь, я, кажется, не подписала петицию.

– Не может быть!

– Точно, я сначала решила, что подпишу завтра, на свежую голову, а потом забыла.

Где же подписать, как не здесь? Но кто-то заверял, что сбор подписей закрыт, другие возражали, что нет, нужно написать в центр или позвонить в понедельник – всегда есть те, кто опоздал или решился в последнюю минуту. И тут Пьер случайно увидел соратницу, приехавшую из Люневиля с пачкой листков петиции, которые она с опозданием собиралась сдать ответственному лицу, – она грипповала, но уже выздоровела, вот тысяча шестьсот семьдесят подписей из Мёрт-и-Мозеля, можно добавить Арлену, и та подписала листок на капоте машины, Пьер поцеловал ее, все поздравляли, Еще одна подпись, чем нас больше, тем мы сильнее. Арлена была счастлива и даже не подозревала, что эта запоздалая подпись в списке из провинции однажды спасет ей жизнь.

В октябре того же года «Маяк» выпустил специальный номер, посвященный Тома Вирелю, куда вошли двадцать восемь стихотворений, переданных Арленой, из которых последние пять были смятыми. В прессе появилось множество откликов, пришлось переиздавать трижды, журнал побил рекорды продаж. Если забыть о горстке желчных и язвительных критиканов, рецензии были положительными: «Посмертное открытие большого поэта…», «Гений, которого мы не заметили…», «На уровне величайших…». Трое академиков подтверждали, что у Тома Виреля был редкий талант, пусть даже некоторые произведения дают повод для скептицизма из-за чрезмерной простоты, банальности и изобилия клише, Вы просто ничего не понимаете! Именно это и делает его провидцем! Некоторые удивлялись, как это пребывавший при смерти Эжен, от которого ждали самоубийства после разорения, умудрился выпустить специальный номер на веленевой бумаге, с уникальной версткой, фотографиями и иллюстрациями, созданными несколькими известными художниками. Жанна решила финансировать этот номер, но ей пришлось также снять с мели потерпевший крушение корабль. Когда Эжен замогильным голосом озвучил сумму задолженности, она сказала, И только? – и достала чековую книжку. Эжен расплатился с долгами, и все наладилось. Даже Морис Вирель не возражал, Вкладывать деньги в литературу приятно, вреда не будет, а стоит пустяки. Как и Жанна с Мари, он был в восторге от спецномера и от того, что справедливость восторжествовала. Эжен собрал воспоминания Мари, Даниэля и учителей, не хватало только Арлены – она согласилась с ним встретиться и рассказать об отношениях с Тома, но Мари воспротивилась, Эжен настаивал, однако та ясно дала понять, Нет – значит нет!

После публикации Ле Гофф вернул стихи Тома Жанне, та отдала их Мари, чтобы Даниэль передал их Арлене, но Мари решила оставить стихи себе, Это творения моего брата, единственные тексты, написанные его рукой. Даниэль хотел сдержать слово, данное Арлене, но Мари оказалась непреклонна, Нет и нет, точка! И Даниэль подумал, что такой пустяк не стоит ссоры с нареченной. Через год Арлена прислала Даниэлю в Сен-Мор записку с просьбой вернуть тексты и поведала о своем разочаровании и даже горечи, поскольку в журнале не было упомянуто ни ее имя, ни ее роль в жизни Тома, но Мари наткнулась на письмо, забирая почту, открыла его и порвала.

В конце концов Жанна выкупила «Маяк», потому что всегда увлекалась литературой, а стоило это сущие гроши, по крайней мере для нее. Она наняла Эжена главным редактором, а сама занялась вопросами литературы вместе с Мадлен, поскольку та лучше разбиралась в писателях. Долгов у Эжена больше не было. Журнал вдвое увеличил объем, сотрудничал с литературными знаменитостями, как французскими, так и мировыми, во множестве публиковал поэзию, рассказы, мнения читателей, подробные рецензии американских и японских авторов, а также не чурался выпускать статьи, вызывавшие бурную полемику. Разногласия по поводу литературных достоинств произведений Тома свелись на нет, даже полностью забылись, и все сошлись на том, что стихотворение «Кем я был, пока не узнал тебя?» – потрясающее, остальные его работы, которые раньше вызывали вопросы и нарекания, теперь комментариев не требовали. Тома избежал чистилища, уготованного авторам, только благодаря поклонникам, вернее, поклонницам, немногочисленным, но страстным, которые лелеяли память о нем и наделили прозвищем, которое идеально ему подходило: Метеорит. Эжен нашел в Мадлен неожиданного союзника, для них стало делом чести выискивать новых авторов, давать простор новейшим литературным тенденциям, даже спорным и далеким от их собственных предпочтений, и формулировка Эжена «То, чего я не понимаю, – самое интересное» имела сногсшибательный успех. Весь парижский мир искусства и литературы бился за приглашение на его ежегодную коктейльную вечеринку, и никто не смел дурно отзываться об Эжене, недавно избранном в Академию. Благодаря ему «Маяк» стал авангардным журналом, поскольку именно такой подзаголовок появился на обложке с изображением гравированного портрета Тома Виреля работы Мари. Вполне вероятно, что самому Тома эта мысль пришлась бы по вкусу.