— Согласен, — без колебаний кивнул он. — У тебя полный карт-бланш. Делай все, что считаешь нужным.

Я повернулся к замершей вокруг каталки бригаде.

— Этого пациента — в изолятор номер один! Цокольный этаж! Сейчас же! Никто не прикасается без максимальной защиты!

Медсестре, которая смотрела на меня с надеждой:

— Мне нужны все возможные анализы! Кровь — полная биохимия, развернутая формула, все маркеры воспаления, С-реактивный белок, ферритин, прокальцитонин, иммунограмма! И отдельно — магический профиль, полный спектр! Мазки из зева и носа на все известные патогены! Соскоб этих кристаллов — предельно аккуратно, в стерильную пробирку с физраствором! И готовьте портативный бронхоскоп — мне нужен бронхоальвеолярный лаваж!

— Есть, господин целитель! — она бросилась выполнять распоряжения.

Пациента начали готовить к транспортировке. Он тихо стонал, мечась на каталке.

— Как вас зовут? — спросил я, наклонившись к нему.

— Се… Серов… Иван… Иванович… — выдавил он между приступами кашля.

— Иван Иванович, мы вам поможем. Просто держитесь.

Он неожиданно сильным, судорожным движением схватил меня за руку в перчатке.

— Господин лекарь… это… это не болезнь… Это…

Новый, еще более страшный приступ кашля не дал ему договорить. Кровавая пена брызнула мне на защитный костюм, оставив на белом фоне яркие, зловещие пятна.

Вскоре пациента благополучно поместили в бокс.

Его тут же подключили к мониторам, поставили две периферические капельницы — физраствор для восполнения жидкости, ударные дозы кортикостероидов для подавления цитокинового шторма и антибиотики самого широкого спектра действия.

Просто на всякий случай.

Температура, отреагировав на препараты, немного снизилась — тридцать девять и пять.

Я стоял в предбокснике, медленно, с усилием стягивая с себя защитный костюм. Комбинезон насквозь промок от пота и прилип к телу. Руки мелко, неконтролируемо дрожали — не от страха, а от чудовищной усталости и нервного напряжения.

Что-то здесь было глубоко неправильно.

Эта болезнь… она была слишком идеальной. Слишком яркой, слишком демонстративной.

Словно кто-то специально собрал все самые страшные и зрелищные симптомы в одном флаконе и вылил на этого несчастного человека, как художник выливает краску на холст.

Фырк материализовался на подоконнике в предбокснике, и вид у него был непривычно серьезный и встревоженный.

— Двуногий… нам нужно серьезно поговорить.

— О чем?

— Я очень, очень тщательно сканировал этого твоего Серова. Каждую клеточку, каждую молекулу. И знаешь что?

— Что?

— Воспаление — реальное, да. Температура высокая, он действительно горит. Кристаллы и вправду растут прямо из кожи — я видел волосяные фолликулы, из которых они прорастают, как зловещие сапфировые цветы. Но…

— Но? — я замер, стягивая перчатку.

— Под всем этим — пустота. Нет патогена. Вообще. Ни вируса, ни бактерии, ни грибка, ни простейших. Даже магической заразы нет — а уж ее-то я бы точно учуял. Это как… как театральная декорация. Очень качественная, очень правдоподобная, способная убить — но все же декорация.

— Ты хочешь сказать, что кто-то искусственно вызвал у него эти симптомы?

— Я хочу сказать, что это не естественная болезнь, — его голос в моей голове звучал глухо. — Это… что-то другое.

Я устало отмахнулся.

— Ты устал, Фырк. Мы все устали. Это просто новый возбудитель. Неизвестный нам. Наука еще не знает всех болезней на свете.

— Может быть… — Фырк задумчиво почесал за ухом. — А может, и нет. Знаешь, эти синие кристаллы… Я где-то такое уже видел. Давно. Очень, очень давно. Лет сто назад, может больше.

— И?

— И это было связано с очень нехорошими делами. С запрещенными экспериментами. С попытками создать идеальное биологическое оружие.

— Бред, — отрезал я.

— Возможно. А возможно, и нет. Просто будь осторожен, двуногий. Очень осторожен с этим пациентом.

В этот день я не уходил домой.

Не мог уйти, оставив загадку нерешенной, оставив человека умирать без диагноза.

Всю ночь я провел здесь, склонившись над старыми медицинскими справочниками и мерцающим экраном компьютера. На столе раскинулось настоящее поле битвы интеллекта против неизвестности.

Распечатки статей из медицинских журналов со всего мира громоздились неровными стопками. Мой блокнот был исписан сложными схемами дифференциальной диагностики, перечеркнутыми и переписанными заново десятки раз.

Пустые чашки от кофе выстроились в ряд, как молчаливые памятники моему недоумению— семь штук за ночь.

Я начал с тяжелой артиллерии. Ударная доза самого мощного противовирусного, который у нас был — рибавирин. Плюс высокие дозы кортикостероидов — дексаметазон по шестнадцать миллиграммов, — чтобы попытаться сбить цитокиновый шторм, который, я был уверен, убивал его легкие.