– Не вижу готовности, – перебиваю, указывая на окно, выходящее в сад. За ним мелькают розовые шары. Ленты цвета запекшейся крови вьются по кустам, будто душат сад. – Все это похоже на нездоровое поведение человека, зациклившегося на том, что пора уже пережить.

Тень пробегает по ее лицу. Мать отодвигает прядь моих волос, которые она ненавидит – слишком длинные, слишком неряшливые. Неидеальные. Я вообще не идеальный. Не такой, какой была Зои.

– А ты пережил? – спрашивает она, и я чувствую, как сжимается желудок.

– Нет. – Выдыхаю так, словно меня ударили под дых. Беда нашей семьи, что мы не пережили. Никто. – И эти ваши спектакли только добивают. Пошли уже, а то гости ждут. Твое представление, как всегда, должно пройти безупречно. Не так ли?

Поворачиваюсь к двери, за которой около сотни гостей. Самый близкий круг. Подруги матери по благотворительному фонду, друзья отца, деловые партнеры деда. Элита Горскейра, с которой принято дружить, и ничего настоящего.

Вслед за матерью выхожу в сад, где воздух пропитан запахом увядающих лилий и металлическим привкусом дождевой воды. На импровизированной сцене с черным сукном, как на похоронах, замерли отец в идеально отглаженном черном костюме и бабушка в платье цвета воронова крыла. Последние пять лет черный стал нашим вторым фамильным гербом – он в шторах, в лентах на дверях, даже в глазах гостей, которые давно перестали задавать вопросы.

Дед не поднялся. Он единственный здравомыслящий человек в этой свихнувшейся семейке. И единственный, кто не забыл про дела. Нахожу его в толпе. Всегда собранный и строгий. Остальная семейка тоже тут. Кто бы сомневался?

Мамина сестра Марго, опьяневшая до состояния тряпичной куклы, виснет на рукаве какого-то дипломата с орденом на лацкане. Ее черное платье сползает с плеча. Снова получит выговор от деда, но ней давно наплевать. Мой двоюродный брат – слизняк Джоник – тем временем крутит вокруг пальца прядь волос девушки в розовом – слишком ярком для нашего траурного карнавала. Она смеется громче, чем положено, и я ловлю возмущенный взгляд мамы. Джонику влетит от нее. Его отец ведет себя приличнее. Он сегодня с новой пассией, поэтому трезв и строит из себя делового. Трется рядом с младшим братом отца.

Дядя Эрик у стойки с шампанским обсуждает что-то, активно жестикулируя. Его жена и дочь стоят поодаль в женском круге и развлекают жен дипломатов. Все при деле.

Мать берет микрофон, ее ноготь щелкает по металлу. Звук эхом разносится по саду.

Снова прочувствованная речь. Год за годом. Верим. Не забудем. Вернется.

Раздраженно беру с подноса бокал игристого. Бабушка неодобрительно поджимает губы. В ее взгляде читается: «А вот Зои… Зои была ангелом» Такой и осталась в их воспоминаниях, только вот никто не знает, как бы ее изменили эти пять лет в роскоши и вседозволенности. Я тоже когда-то, говорят, был милым ребенком. Углубившись в мысли, теряю нить разговора и не сразу понимаю, что вокруг повисла звенящая тишина.

– Я вернулась, мамочка…

От неожиданности бокал летит из рук, а я вскидываю глаза. На освещенном пятачке газона перед сценой в свете софитов стоит она. Девушка в розовом платье с кружевным воротничком. Светлые волосы до талии, синие глаза, ямочки на щеках, точь-в-точь как у Зои. Даже родинка над губой на месте. Она стоит, слегка наклонив голову, будто ждет аплодисментов.

– Зои… – мать делает шаг вперед, и микрофон падает на сцену с глухим стуком.

Тишина. Даже фонтан замолкает. Девушка смотрит прямо на меня, и ее губы дрожат.

– Привет, Элай.

Голос – ее голос. Тембр, интонации, все. Но что-то не так. Может, слишком уверенный взгляд? Или то, как она сжимает край платья, будто боится, что его сорвет ветром?

Мать обнимает ее, а я отшатываюсь назад, наступая на ногу какому-то старику в смокинге. Он ворчит, но я не слышу.

– Зои… – севшим голосом повторяет мама, а я смотрю на пигалицу в нелепом детском платье и понимаю, что не верю. Представления не имею, кто эта кукла, так похожая на мою сестру, но я не верю, что это Зои. И обязательно выведу ее на чистую воду!

Я не думала, что все будет так сложно. Нет, подозревала, что нелегко, но мое появление на собственном дне рождения имеет эффект взорвавшейся бомбы. Естественно, праздник идет коту под хвост. Вместо торта и розовых шаров – визит магстражей и целителей. От суеты болит голова и не хватает воздуха, но держусь.

В воздухе запах зелий, чтобы его выветрить в кабинете открыли окно. В саду до сих пор праздничное освещение и до сих пор болтаются полуспущенные шары с надписью «18». Трехъярусный торт возвышается на столе, и дети, которые до сих пор бегают по опустевшему саду, ковыряют его бок ложками. Я очень хочу к ним присоединиться, потому что ела, кажется, вчера.

Целители приехали к бабушке. Ей все же стало плохо. Но сейчас уже полегчало, и ее отправили отдыхать наверх. Папа и дед общаются с магстражами, со мной мама и еще один служитель закона.

– Ты понимаешь, что она врет? – говорит Элай, не стесняясь ни магстражей, ни мать.

– Это Зои! Я узнаю ее родинку, я…

– Родинку можно подделать, – перебивает Элай. Он прислонился к дверному косяку, скрестив руки. Его черная рубашка смята, а взгляд бьет наотмашь.

– Пожалуйста… – Мама заламывает руки. – Иди к себе, нам всем сейчас нелегко! Неужели, ты не узнаешь сестру?