Подхожу к зеркалу, где до сих пор висят фотографии: симпатичная девочка лет девяти с косичками, и лет в тринадцать – с подведёнными глазами и стразами на ресницах.

Тянусь к шкатулке на комоде. Внутри – браслеты-фенечки, билеты в кино, засохшая роза с первого школьного бала, который состоялся за неделю до трагедии. Ничего важного.

Воздух пахнет пылью и ностальгией. От него першит в горле.

Я намеренно не спешу, как попавшая в новое место кошка, методично обнюхивает каждый угол, что-то вспоминая, с чем-то знакомясь заново. Провожу пальцами по шероховатым обоям, заглядываю в ванную комнату. Она лаконичная: ванна на изогнутых позолоченных ножках в центре, раковина с тумбочкой, большое зеркало и этажерка с косметикой. Здесь початые шампуни пятилетней давности, стопка полотенец, распотрошенная косметичка, словно кто-то с утра наносил макияж и не убрал все эти тени-румяна и консиллеры обратно в объемный розовый кейс. Закрываю дверь и перехожу к шкафу. Он забит одеждой, наверное, если изучить вещи получше что-то получится подобрать на себя, Зои, как и все подростки, предпочитала оверсайз. Но это позже, пока меня интересует кое-что другое.

Подхожу к столу и, опустившись на колени на пыльный ковер, шарю рукой под нижним ящиком.

– Где же ты… – шепчу, нащупывая щель. – Есть!

Ноготь цепляется за что-то металлическое. Плоская дверца, замаскированная под декоративную планку. Сердце колотится быстрее. Тайник на месте.

Снимаю с запястья браслет – полое кольцо из розового пластика с искусственным кристаллом. Самое ценное, что у меня есть. Поворачиваю камень против часовой стрелки. Щёлк. Крышка отскакивает, открывая узкое горлышко. Ватные палочки стоят на трюмо беру одну и опускаю в емкость, напитывая кровью. Багровая, почти черная жидкость впитывается в вату. Закрываю браслет и прячу его в шкатулку между девчачьими безделушками. Тут он привлечет гораздо меньше внимания, чем у меня на руке.

Возвращаюсь под стол. Провожу ватной палочкой по щели замка – медленно, чтобы не пропустить ни миллиметра.

– Щёлк.

Дверца отскакивает, и на ладонь падает тетрадь. Обложка розовая, с потёртыми уголками. Страницы в пыли. Отлично! На обложке заключенные в сердечко инициалы «ЗА» и простенькое защитное заклинание, которое тоже снимается каплей крови.

Открываю пожелтевшие страницы и улыбаюсь. В пухлой тетрадке целая жизнь, последняя запись 18 августа пять лет назад. За день до дня рождения. Падаю на кровать и погружаюсь в чтение. Читаю строчки о первой прогулке с мальчиком из летнего лагеря, о ссоре с лучшей подругой из-за платья, о страхе перед экзаменами по магии. Ничего важного. Но каждая запись все глубже погружает меня в ту, давно минувшую реальность.

Я настолько отрешаюсь от реальности, что не слышу открывающейся двери.

– Хорошо устроилась?

Вздрагиваю и поворачиваюсь, роняя дневник. В дверном проёме замер Элай. Зеленые глаза холодно прищурены, а небрежная, словно с утра непричесанная челка падает на глаза. Рукава черной рубашки закатаны до локтей и обнажают загорелые предплечья.

Смотрю на него исподлобья, не понимая, как реагировать.

– Молчишь? – Он делает шаг внутрь, и комната внезапно кажется меньше. Его взгляд скользит по открытому дневнику на полу, потом возвращается ко мне. – Не думай, что я хотя бы на секунду поверил тебе, самозванка. Лучше уйди сама, иначе твоя жизнь превратится в ад.

– Элай… – всхлипываю я. – Ты совсем меня не помнишь… да? Почему ты думаешь, что я вру.

Его ноздри раздувают от злости, когда он буквально за пару шагов оказывается возле моей кровати.

– Потому. Что. Ты. Не. Моя. Сестра. – рубит. – И очень скоро, мы все в этом убедимся, или ты рассчитывала, маленькая мошенница, обойтись без тестов?

– Конечно, убедитесь. – Я смахиваю слезы. – А потом ты придешь ко мне извиняться. Как всегда в детстве, помнишь? И мы снова станем семьёй, братик.

Улыбаюсь так сладко, что аж тошнит. Его пальцы сжимаются в кулаки – костяшки белеют. На мгновение кажется, что он бросится вперёд, но он лишь резко разворачивается и выходит, хлопнув дверью.

Смотрю на закрывшуюся за Элаем дверь. Руки дрожат, сердце колотится, а щеки горят. Надо успокоиться. Взять себя в руки. Поднимаю дневник, но читать больше не хочу. Надо сходить в душ. После всего случившегося чувствую себя грязной. Только вот надевать это платье на чистое тело совершенно не хочется. Решаю поискать что-нибудь среди имеющейся здесь одежды.

Шкаф скрипит, когда открываю его. Внутри висят платья с пышными рукавами и бантами, будто застывшие в прошлом. Вытаскиваю майку с потёртым логотипом. Ткань жёсткая и пахнет пылью.

Меня прерывает стук в дверь.

– Войдите, – без особой радости отзываюсь я.

Горничная стоит на пороге, заслонив свет из коридора. Её седые волосы собраны в тугой пучок, фартук безупречно отглажен, а в глазах теплая, подкупающая улыбка. Перебираю в голове имена и понимаю, что, скорее всего, это Иринт.

– Птичка моя! – Голос женщины дрожит. – Совсем худышка стала!

От её слов теплеет внутри, и я нерешительно улыбаюсь в ответ.

– Мирс велела подготовить для тебя комнату у зимнего сада, – продолжает она, поправляя складки на покрывале. – Там светлее, да и вид лучше…

– Хочу остаться здесь, если можно…– перебиваю решительно.

Она понимающе кивает и говорит.

– Хорошо, золотце. Я поговорю об этом с твоей мамой, думаю, она не будет против. Но постель перестелю, а старые вещи уберу.