Верещагин учился в Академии художеств, но требования ее не удовлетворяли его и, несмотря на несомненные успехи, он покинул здание на Васильевском острове. И это было еще до знаменитого бунта Крамского и его товарищей, выступивших против засилья классицизма. Под влиянием художника А.Е. Бейдемана, познакомившего Верещагина с художником Л.Ф. Лагорио, у него созрело желание посетить Кавказ и запечатлеть его в живописи. Он предпринял несколько поездок на юг, но после первой же выяснилось, что ему не хватает мастерства, и Верещагин едет учиться за границу.

Верещагин был принят во Французскую Академию художеств, где его учителем стал французский художник и скульптор Жан-Леон Жером (1824-1904). Чем же привлек Верещагина художник-академист? Оказывается, Жером был путешественником, и картины, привезенные из далеких странствий, резко отличались от его же салонно-академических парижских полотен. Ближневосточные работы Жерома полны жизни и неподражаемого драматизма, что отметил В.В. Стасов. Несколько работ мастера – пейзажи Святой Земли – хранятся в Иерусалимском национальном музее.

Уже во время второй поездки на Кавказ проявились в творчестве Верещагина принципы, воспринятые от учителя. Возросли знание и мастерство.

Самые интересные серии кавказских картин составляют многочисленные портреты русских сектантов, в свое время высланных Николаем I на Кавказ. Можно сказать, что это единственная в своем роде галерея. В громадном большинстве высланные сектанты принадлежали к духоборам и молоканам. Лучшая работа Верещагина – портрет руководителя молокан П.А. Семенова: одухотворенное лицо убежденного в своей правоте раскольника. Посетил ли Верещагин субботнические общины на Кавказе, нам неизвестно (он был в местах их поселений), но и без того ясно, что внимательное прочтение Ветхого Завета, углубленное знание библейского текста и вместе с тем отнюдь не православное прочтение Евангелия явилось следствием общения художника с русскими сектантами – духоборами и молоканами, которые признавали примат Ветхого Завета и в той или иной степени отходили от ортодоксального христианства в сторону иудаизма182.

После каждой поездки в Россию В.В. Верещагин возвращался в Париж, где в общей сложности пробыл три года. Впоследствии враги называли его самоучкой, чем очень обижали мастера: профессиональное обучение его продолжалось восемь лет: два года рисовальной школы, три года в Петербургской академии и три года – в Парижской.

Летом 1867 г., будучи в Петербурге, Верещагин от своего друга А.Е. Бейдемана узнал, что в туркестанскую военную экспедицию приглашается художник. Наряду с военными специалистами генерал Кауфман, осуществлявший присоединение Средней Азии, включил в свою армию художников Верещагина и Н.Н. Каразина, о котором мы расскажем ниже, несколько талантливых ученых, в том числе зоолога Н.А. Северцева и горного инженера А.А. Татаринова; они-то и заложили основы серьезного изучения новоприобретенного края.

При знакомстве Верещагина с Кауфманом художник показал свои работы кавказского цикла, до некоторой степени близкие генералу по службе в тамошнем крае. Рисунки генералу понравились. Убедившись, что Верещагин учился в Петербургской академии и даже получил там отличие – 2-ю серебряную медаль, – Кауфман распорядился принять его в ряды экспедиционного корпуса в чине прапорщика, причем художник выговорил себе право не носить военный мундир и не получать повышения – мода шестидесятников, демонстрирующих пренебрежение к официальной карьере. Художник и знаменитый генерал подружились, хотя взаимные столкновения предотвратить было невозможно, и о них мы расскажем позднее.

После утомительного и длинного путешествия осенью 1867 г. Верещагин добрался до Ташкента, где и поселился на несколько месяцев. Перед ним открывалась незнакомая жизнь, которую он пытался зафиксировать на бумаге. Восточная дикость в первозданном виде, изуверские порядки произвели на него отталкивающее впечатление, особенно же его потрясло положение женщин, неизмеримо худшее, чем даже в Персии и Турции.

Отношения художника с местным населением складывались благоприятно, особенно после удачного врачевания нескольких больных, но позировали люди неохотно, боялись дурного глаза: как только Верещагин брал в руки карандаш, туземцы разбегались.

В это время бухарский хан объявил священную войну (газават) русским, и Верещагин отправился вдогонку за войсками Кауфмана, который ускоренным маршем двигался на Самарканд. Как ни спешил Верещагин, он опоздал: неподалеку от Самарканда генерал успел разбить эмира и без боя вошел в Самарканд. Верещагин был огорчен, что не сумел принять участие в сражении, но судьба была к нему благосклонна. В описании дальнейшего мы следуем в основном за воспоминаниями художника.

Верещагин приехал в Самарканд 3 мая, на следующий день после капитуляции города.

Сам Кауфман, оставив в самаркандской цитадели всего-навсего 500 солдат, да несколько сот раненых, покинул город, преследуя войска эмира, при этом он допустил несколько ошибок, главнейшая из которых заключалась в следующем. Длина стен цитадели равнялась 3 верстам. Многие места следовало отремонтировать, что и пыталась сделать работающая с прохладцей саперная рота. Городские сакли почти примыкали к ветхим стенам крепости – под их прикрытием можно было легко подойти вплотную к не менее старым воротам. Из соображений безопасности Кауфману следовало сжечь прилегающие дома, но, как пишет Верещагин, по доброте душевной он решил не наносить жителям ущерба.