Занимаясь историей еврейского народа, Грановский и свою частную переписку наполнил библеизмами вроде обращения к сестре: "Я жду тебя как Евреи ожидают своего Мессию…"30 Одним из самых интересных современников А.С. Пушкина был князь Владимир Федорович Одоевский (1803-1869), философ, писатель, литературный критик, композитор, музыковед, ученый-химик, изобретатель, футуролог – фигура почти из эпохи итальянского Возрождения.

Один из последних Рюриковичей (по отцу), а по матери – сын бывшей крепостной крестьянки, он соединял в себе черты высокого аристократизма и истинной, не фальшивой, демократичности. А.Ф. Кони, познакомившись с ним в конце его трудовой и земной жизни (Владимир Федорович интересовался судебной реформой), оставил о нем восторженный очерк-воспоминание: "Вооруженный всесторонним знанием, оживленным жадностью пытливого ума, Одоевский всю жизнь стремился к правде, чтобы служить ей, а ею – людям. Отсюда его ненависть к житейской и научной лжи, в чем бы она ни проявлялась; отсюда его отзывчивость к нуждам и бедствиям людей и понимание их страданий; отсюда его бедность и сравнительно скромное служебное положение…"31 В нашу задачу не входит дать полную или даже только общую характеристику творчества писателя. Нас интересует весьма узкая тема: Одоевский и еврейство.

До 50-х годов по своим политическим и философским взглядам Одоевский был близок к славянофилам, хотя систематически с ними не сотрудничал. Его ближайшими друзьями были Иван Аксаков и Владимир Соллогуб. Деятелей демократического лагеря смущал его титул. Печально известен факт, когда Н.А. Некрасов вывел карикатурный образ Одоевского в стихотворении "Филантроп" (1846), где поставил под сомнение доброту и отзывчивость князя. Впоследствии Некрасов отрицал, что Одоевский является прототипом его сатиры, но вряд ли искренне32.

В эпилоге лучшего своего произведения "Русские ночи" Одоевский распространяется насчет загнивания Запада и веры в будущее одной шестой части света: "Мы поставлены на рубеже двух миров: протекшего и будущего; мы новы и свежи; мы не причастны преступлениям старой Европы". Рюрикович задает риторический вопрос: "Религиозное чувство на Западе? – оно было бы давно уже забыто…" Вывод Одоевского категоричен: "Осмелимся же выговорить слово, которое, может быть, теперь многим покажется и через несколько времени – слишком простым: Запад гибнет!" (писано в 1838 г. – С. Д)33. В собственной сноске Одоевский с гордостью говорит, что в этих строках излагается вся теория славянофильства. Возможно, это была своего рода полемика со взглядами Петра Яковлевича Чаадаева. И действительно, в одном из писем к СП. Шевыреву, 17 ноября 1836 г. князь писал "о глупой статье П.Я.

Чаадаева". И ему очень жаль, что его "Дом Сумасшедших" не успел попасть в печать.

Ибо тогда, появившись в одно время с философическими письмами "Басманного философа", оно доказало бы правительству, "что на одного сумасшедшего есть тоже человек по крайней мере несумасшедший"34.

Но жизнь оказалась сложнее и Одоевскому пришлось многое переосмыслить после Восточной войны. Личное знакомство с "гнилым Западом" во время заграничных поездок, особенно участие его как русского делегата от Императорской публичной библиотеки в праздновании 100-летнего юбилея Фридриха Шиллера в 1859 г. в Веймаре, заставило Одоевского пересмотреть свои взгляды на смысл европейской цивилизации. С этой точки зрения громадный интерес представляет дневник Одоевского, опубликованный в "Литературном наследстве" и охватывающий последние годы жизни писателя (с 1859 и до кончины в феврале 1869 г.). Будучи сторонником освободительных реформ Александра II, Одоевский занял центристскую позицию, суть которой прекрасно выражена в строках Алексея Константиновича Толстого, одно время, кстати, работавшего под началом Владимира Федоровича:

Отсюда и слабость этого лагеря, не сумевшего предотвратить перехода правительства к репрессиям уже в конце 60-х годов. К "постепеновцам" примыкали великий князь Константин Николаевич, великая княгиня Елена Павловна, граф П.А.

Валуев и другие. Это была позиция здравого смысла, которая в российских условиях, при непрестанном давлении слева и справа, никогда не имела перспектив. Одоевский писал о себе: "В шахматном клубе… на меня напали – Лесков заступился. Ведь это очень забавно: псевдолибералы называют меня царедворцем, монархистом и проч., а отсталые считают меня в числе красных"36. Поэтому в дневнике Одоевского попадаются удивительные соображения, вроде записи от 25 декабря 1866 г. о наличии трех подземных интриг, действующих против России: политической, польской, немецкой. Или преувеличенное представление о значении польского освободительного движения. Запись от 4 августа 1866 г. содержит следующий пассаж: "Выражение – отравлена поляками – не гипербола. Они с адским искусством старались заразить все… Бедная, но глупая наша молодежь, – приняла даже польский катехизис"37.

Вместе с тем Одоевский постепенно отходит от славянофильских идей. Запись в дневнике от 5 декабря 1861 г. о газете "День", издаваемой И. Аксаковым с 1861 по 1865 г. в Москве: «Читал "День" – что за пустоголосица! ни одной живой мысли, а лишь славянофильское риторство и французская игра словами». В бумагах Одоевского сохранился незаконченный ответ Константину Аксакову, озаглавленный "Хмельное дитя", с эпиграфом из сочинений К. Аксакова: "Душенька народ, миленький народенька". Этот же эпиграф князь использовал для неоконченной резкой статьи "Стрелецкое толкование о всеобщем растлении", где князь выступает с апологией Петра I, отношение к которому, кстати, принято считать пробным камнем в полемике между "западниками" и "почвенниками" вплоть до наших дней. Через общую знакомую Владимир Федорович выяснял у И.С. Аксакова: «Примет ли он от меня возражение самому корню "Дня"» (запись от 8 января 1862 г.).

К этой же полемике относится и статья Одоевского по еврейскому вопросу. История ее такова. Когда в 1861 г. появился закон о предоставлении права государственной службы евреям, получившим ученые степени доктора, магистра или кандидата по всем ведомствам, Аксаков в статье газеты "День" от 16 февраля 1862 г. встретил закон в штыки, выдвигая в первую очередь религиозные причины. Теоретически допуская возможность появления евреев в Правительствующем сенате, Государственном Совете или вообще в любом законодательном учреждении России, Аксаков задает вопрос о целесообразности допускать евреев на высшие должности и высшие звания. Он высказывает опасение, что законодатель (т. е. юрист), будучи евреем Моисеева закона, может законодательствовать в России в духе Моисеевом. "В христианскую землю приходит горсть людей, совершенно отрицающих христианское учение, христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно, все основы общественного быта страны) и исповедующих учение, враждебное и противоположное"38. Конец статьи замечателен именно тем, что Иван Сергеевич отрицает вражду с евреями, и признавая замечательные дарования еврейского народа, отказывает евреям в правах: "Искренно сожалея об их заблуждении – но мы не можем желать для них административных и законодательных прав в России"39. Стоит отметить, что одинаковые посылки (в данном конкретном случае – одаренность семитского племени) приводят к прямо противоположным выводам. Вспомним П.П.