Не буду тут пересказывать примеры из творчества бывших советских художников, которые вовсю демонстрируют на Западе вывезенную из российских кухонь и коридоров экзотику в виде табуреток, корыт, почтовых ящиков и реальных б/у деревянных седел, снятых с унитазов. Сошлюсь лучше на опыт деревни Виперсдорф.

Допустим, материал — это акрил и холст 2 м на 3 м. Способ — полив, прысканье из пневматического пульверизатора (называется как-то вроде «аэрограф»). А теперь «что»: изображается художник и жена художника, крупно (увеличенный слайд проецируется на холст и копируется). Две, допустим, головы: каждая полметра на полметра.

Непохоже, но не это важно. Рисунок с фотографии часто бывает непохож. Затем пункт «идея, или что этим хотел сказать художник»: автор записал на пленку свою ссору с женой. Жена упрекала его в тот момент, что он ей изменяет. Художник возражал на иностранном языке (по-нашему это звучало как разговор с лошадью: «Нно! ННО!»).

В дальнейшем скандал должен был транслироваться с магнитофона в оригинале, а на холст попадал уже перевод текста на немецкий в виде титров.

Итак, это была Германия, деревенька Виперсдорф.

Стояла немыслимая жарища.

В деревне имелся дворец графов фон Арнимов, ныне музей, продающий экскурсии, книги и свое вино «Гёте» и «Беттина».

Вокруг простирался многовековый парк с павильоном, садами, цветниками и заросшим прудом, в котором болтался потерханный лебедь. Я носила ему булки и назвала его почему-то «Ульрих», видимо, по созвучию с фамилией бывшего секретаря компартии ГДР. Иногда Ульриха не было. Вообще-то его звали Беттина. Я один раз спросила «Во ист Беттина?» и из ответа как-то не поняла, то ли он пошел в соседнюю деревню (пешком по лесу? А лисы? Как у него было с крыльями?), то ли полетел. Через неделю Ульрих вернулся и давал неторопливые круги в нашей луже.

Немецкий я знаю со времен военного детства: «Ахтунг», «Хенде хох» и «Битте», а также «Вас ист дас» (что это такое). За остальное время я выучила «Во ист?» (Где?) с существительными «Варен» (магазин) и «У-бан», т. е. подземка. Однажды я даже вступила в оживленную дискуссию с продавщицей, обнаружив, что купила две пары перчаток вместо одной (они слиплись). Дело было еще в ГДР. Я до того почему-то запомнила слово «цурюк», то есть обратно. И тут же его использовала, сказавши продавщице: «Марки цурюк, битте!» (т. е. верните деньги) и положила одну из пар ей на прилавок. Она в течение минуты мне что-то говорила. Я опять твердо сказала: «Марки цурюк, битте шён!», марки обратно, пожалуйста. Я вам перчатки, а вы мне деньги. Потом я как-то поняла, что она резко возражает против такого обмена, но разрешает на эти деньги взять что-нибудь другое.

То есть жизнь в чужой стране научает понимать без слов, считывая информацию из выражения лица собеседника и его жестов.

И так, на положении глухонемой, я и прожила в Виперсдорфе полтора месяца. Это было очень трудно.

Изоляция вынуждает вести необычный образ жизни.

К замку прилагались, кроме пруда с Ульрихом, напряженно работающая кухня, водитель микроавтобуса, две стиральные машины, полный сарайчик велосипедов, парк с клумбами и павильоном в стиле барокко, затем новейшее двухэтажное сооружение с номерами для жильцов, похожее на студенческую общагу, т. е. типичный тесный коридор и маленькие комнаты с удобствами; на втором этаже этой общаги компьютерный зал с интернетом, на первом небогатая библиотека, вокруг пшеничные поля и бескрайние аккуратные саженые леса, преимущественно сосняк и дубравы.

Что интересно: для композиторов были выделены двухкомнатные квартиры с пианино и два зала с роялями в самом замке, для художников — огромные ателье (размером с баскетбольный зал) во фруктовом саду, а вот для писателей — только общий зальчик с шестью компьютерами и со стеклянной крышей, которая с утра накалялась как электроплита.

Ну и, разумеется, пожалуйста, весь парк: пространные газоны с цветами, по сторонам каменные скамьи, вазоны, балюстрады, древние статуи гномов и греческих богов, а также замшелые ступени и обширная терраса, где все обедали под зонтиками. И вокруг многовековые огромные липы, здоровые и свежие.

Я по некоторым причинам посещала концерты коллег-композиторов, а также ателье местных творцов-художников, трудолюбиво собирала их каталоги, беседовала с ними об их жизни и планах, о технике, используемой ими и о проблемах, известных всему миру под названием «творец, а денег нету».

То есть я всячески увиливала от своей непосредственной работы, что знакомо каждому. Нелюбовь к труду возникает как раз тогда, когда создано все, чтобы беспрепятственно заниматься трудом (вниманию родителей!).

Как часто я видела, что писатель организует себе идеальные условия: отдельный кабинет, у телефона жена несет вахту как боец ВОХРа (вооруженной охраны), мимо двери творца (обитой толстым материалом) ходят на цыпочках, на огромном столе у него стоит компьютер, открытый на текущей работе, и размещена, допустим, коллекция трубок, а сам автор, запершись для якобы работы, трусливо спит на диване или играет в компьютерную игру… А роман его как завис, так и висит на сорок седьмой странице.

То есть меня нисколько не тянуло к письменному столу. Я гуляла, что называется, налево.