— Вот он! — нараспев проговорил Мордикей. — Ата-нор! — С полки на стене он сиял две тяжелые защитные маски и подал одну из них мне. — Они необходимы, когда открываются эти брачные покои, — объяснил он с бесстрастным выражением лица. — Вы должны снисходительно отнестись к моему атанору: он электрический, что не вполне comme il faut. [46] — (Мордикей произнес это как come — ill — phut [47] ) — Не стану отрицать, что это плохо, но так много легче поддерживать жар, который должен быть парящим, варящим, равномерным, неяростным, неуловимым, обволакивающим, воздушным, ограждающим и разлагающим. Мы здесь неотступно следуем традиционным принципам алхимии, но благодаря использованию определенных современных средств я позволил себе некоторые отступления. Теперь, если вы наденете эту маску, я позволю вам заглянуть во чрево матери, как мы, профессионалы, его любовно называем.

Глазные прорези маски были забраны окрашенным стеклом. Надев ее в темной комнате, я стал слепым.

— Ecc'e, [48] — изрек Мордикей, и верхняя часть кафельной печки с механическим шумом сдвинулась в сторону, обнажив раскаленную полость, внутри которой стоял тускло мерцающий приплюснутый цредмет более полуметра высотой — философское яйцо (или, выражаясь прозаическим языком, реторта). Все это было настолько же интересно, насколько интересен небольшой котелок-жаровня, с которым у этого яйца было большое сходство.

Под закрытым колпаком что-то булькало. Я отвернулся и снял с лица запотевшую маску.

— Огонь логики должен бы быть более призрачным, — сказал я.

— Цель оправдывает средства. Это обязано сработать.

— М-мм, — пробормотал я, направляясь к своему пуфику в другом конце комнаты, где было лишь чуть больше 30°С.

— Это будет работать, — настойчиво сказал он мне вслед.

— Что именно вы варите в этом огромном горшке? Превращаете какой-нибудь обычный металл в золото? Оставим в стороне поэтические ассоциации — в чем прок? В наши дни есть много элементов, которые более редки, чем золото. Не превратилось ли все это в донкихотские амбиции в наш век посткейнсианства?

— Я сделал именно то, на что указал Хаасту несколько месяцев назад, когда планировался этот эксперимент. Metallic Opus [49] — это только первый шаг на нашем пути, конечная цель — дистилляция эликсира для нашей общей пользы. — Мордикей улыбнулся: — Эликсира долгой жизни.

— Молодости. Я полагал, это так называлось.

— В этом названии его прелесть для Хааста.

— И как же готовится это снадобье? Думаю, вы храните свой рецепт в строгом секрете.

— В некоторых частностях, да. Хотя его можно откопать у Гебера и Парацельса. Но, Саккетти, вы действительно хотите его узнать? Рискнете ли вы спасением души за его разгадку? Понравится ли вам, если я рискну своей? Раймонд Луллий говорит: «Клянусь душой своей, если ты раскроешь его, то будешь проклят». Конечно, если вас удовлетворит популярное изложение…

— Все, что Изида желает раскрыть.

— В философском яйце — большом горшке, который вы видели в атаноре, — находится растворенный в воде электуарий, который уже девяносто четыре дня подвергается попеременному воздействию тепла теллурического пламени днем и света звезды Сириус по ночам. На самом деле, золото — не металл; это свет. Всегда считалось, что Сириус обладает особой силой для операций такого сорта, но в прошлые века было трудно поймать свет Сириуса в чистом виде, и к нему примешивалось сияние соседних звезд, которое ухудшало особые свойства этого света. Здесь используется радиотелескоп, который гарантирует необходимую однородность. Вы ведь видели линзы, плотно вделанные в верхнюю часть яйца? Они фокусируют чистый луч, направляя его на находящихся внутри невесту и жениха, серу и ртуть.

— Думается, у вас нет света Сириуса. Вы получаете радиоволны.

— Это много лучше. Только бренность человека заставляет его настаивать на различии между радио и световыми волнами. Будь мы в достаточной мере духовны, могли бы видеть и радиоволны. Но вернемся к нашему разговору. По истечении девяноста девяти дней, на Иванов день, гробница будет открыта, а эликсир отцежен. Не следует смеяться. Это, знаете ли, может испортить весь эффект.

— Простите меня. Я стараюсь сдерживаться, но вы действительно такой знаток всего этого. Меня не покидает мысль о Бене Джонсоне.

— Вы думаете, что я несерьезен.

— Ужасно серьезны. И сцена действия гораздо лучше всего того, что Джорджу удалось создать для «Доктора Фауста»: эти кувшины с эмбрионами в книжном шкафу, эта чаша… она, конечно, освящена?

Мордикей кивнул.

— Я так и знал. И кольца, что вы сегодня надели, — это масонские кольца?

— Из великой глубокой старины. — Он величаво пошевелил пальцами.

— Вы организовали грандиозное шоу, Мордикей, но что вы дадите на бис?

— Если не выйдет на этот раз, мне нечего беспокоиться о номерах «на бис», вы ведь знаете. Смертная черта близко. Но он будет работать, черт бы его побрал! Я ничуть не беспокоюсь.

Поставленный в тупик, я покачал головой. Мне никак не удавалось определить, стал Мордикей жертвой своего собственного великолепного шарлатанства или все эти кредо были только необходимым придатком еще более грандиозного жульничества, своего рода интермедией; у меня было такое состояние, что я даже стал задаваться вопросом, будь у него побольше времени, не втянул бы он и меня в свое безрассудство — если не посредством удобоваримого доказательства, то просто самоотверженностью своего каменного лица и непреклонной серьезностью.