Половина третьего акта. Вещь фантастическая.

Это фантастика, и она готова.

Многое, конечно, надо пересмотреть, но она уже сделана. Поблагодарить бы…

Кого? Августин говорит в своей «Исповеди» (1, 1): «Может случиться, что проситель обращается к кому-то другому вместо того, к кому намеревался, не ведая об этом». Подобное в искусстве равно опасно, как и в магии. Но если за Аушвитц следует благодарить дьявола, то пусть уж будет написано черным по белому, что я благодарю его и отдаю ему должное.

Я пишу это далеко за полдень. У меня еще есть некоторый запас времени до ужина, поэтому я подумал, что могу сделать несколько предварительных набросков, чтобы показать, сколь внушительной может оказаться ноша этого повествования, если вечер будет заполнен событиями, которые он обещает, даже наполовину.

В первые головокружительные минуты после того, как написал последнюю реплику «Аушвитца», — когда я внезапно почувствовал, что больше не в состоянии выносить эти голые стены, изобилующие более неприятными намеками, чем любые каракули тестов Роршаха (не они ли были тем экраном, на который я проецировал следующие один за другим образы моей зловещей комедии?), — я блуждал по хитросплетению подземных коридоров и случайно забрел в сокрытую сердцевину этого лабиринта, по крайней мере, столкнулся с его Минотавром — Хаастом. У него самого голова шла кругом от предвкушения невероятного, и он пригласил меня составить ему компанию в посещении маленького храма, находившегося четырьмя уровнями ниже, который совсем недавно использовался для постановки «Фауста», а нынешней ночью должен был стать подземной пещерой для торжественных тайных обрядов.

— Переживаете? — спросил он, хотя в действительности это был не вопрос, а констатация факта.

— А вы нет?

— В армии человек приучается жить в мире с переживаниями. Кроме того, будь вы уверены, так же как я, в исходе… — Он слабо улыбнулся, подчеркивая уверенность, и жестом пригласил меня в лифт. — Нет, настоящие переживания не начнутся до тех пор, пока известные чиновники в известных кабинетах Пентагона не услышат о том, чего я в конце концов добился. Нет нужды называть имена. Широко известно, что за последние двадцать лет малюсенькая, но сильная клика в Вашингтоне пустила на ветер миллионы и миллиарды долларов налогоплательщиков, чтобы направить нас во Внешний Космос. Тогда как необходимо досконально изучать Космос Внутренний. Затем, видя, что я не беру наживку: — Должно быть, вы задаетесь вопросом, что я понимаю под этим выражением «Внутренний Космос»?

— Оно очень… будоражит мысль…

— Это моя собственная идея, и она имеет отношение к тому, о чем я говорил с вами на днях, касаясь материализма современной науки. Видите ли, наука принимает только материальные факты, тогда как у фактов Природы всегда две стороны — Тело и Душа. Тело есть продукт тьмы, темной земли, и в алхимии это именно то, что должно быть отбелено, то есть сделано таким белым, как обнаженный сверкающий меч, — как бы пытаясь найти эфес этого меча, его руки делали хватательные движения, но скорее это была чисто ораторская жестикуляция. — Сейчас ученый-материалист утрачивает это основополагающее понимание, и поэтому все его внимание направлено на Внешний Космос, тогда как алхимик всегда осознает важность командной работы Тела и Души, и поэтому он, естественно, более заинтересован во Внутреннем Космосе. Я мог бы написать об этом целую книгу… если бы только обладал вашим даром слова.

— О, книги! — сказал я, торопясь окропить холодной водой начавшие распространяться ароматы. — Есть множество более важных вещей, чем книги. Как говорится в Великой Книге: «Нет конца писанью книг». Жизнь действия может внести более весомый вклад в общество, чем…

— Мне нет нужды слушать то, что вы скажете, Саккетти. Я провел свою жизнь не в какой-нибудь башне из слоновой кости. Но тем не менее та книга, которая у меня на уме, могла бы стать не каким-то ординарным довеском к литературному хламу. Она могла бы дать ответ на многие вопросы, которые беспокоят по-настоящему мыслящих людей нашего времени. Если бы вы внимательно просмотрели несколько заметок, которые я набросал?..

Видя, что он не намерен отступать, я с недовольным великодушием оставил ему надежду:

— Возможно, это будет интересно.

— И может быть, вы сможете посоветовать мне, как их улучшить. Я имею в виду, сделать более понятными для среднего читателя.

Я кивнул с унылым видом.

— А может быть…

От последнего поворота винта этого орудия пыток для кончиков пальцев меня избавило наше прибытие к входу в святая святых одновременно с доктором Эйми Баск.

— Вы чуточку рановато, — сказал ей Хааст. При виде Баск его дружелюбие готовой к залпу ракетной батареи втянулось обратно в контейнер, словно улитка в раковину.

Она была в костюме, таком сером и строгом, что напоминала плоского червя, безбрового, неколебимо поднявшегося на своих железных ходульках, готового ринуться в бой.

— Я пришла проверить оборудование, которое будет использовано в этом сеансе. С вашего разрешения?

— Там уже работают два эксперта-электронщика, которые просматривают каждую цепь. Но если вы полагавте, что они нуждаются в вашем совете… — Он неуклюже поклонился, и она прошествовала в театр впереди него, элегантно отдав честь.

Задники для первого и последнего актов «Фауста» еще не были сняты; вздымавшиеся вверх книжные полки и затененные лестницы служили теперь декорацией заднего плана для новой драмы. На аналое, искривленном наподобие крыльев взлетающего орла или ангела, лежал толстый фолиант в кожаном переплете, настоящая книга, а не просто раскрашенный холст. Она была раскрыта на всю ширину аналоя на страницах с точно такими же небрежными кабалистическими закорючками, какие я заметил на письменном столе Мордикея, но было это продолжением театральности или некой прагматической и сакраментальной значимостью, сказать не берусь.