Безнадежен.

– Владимир Антонович, это все, конечно, очень романтично, но ваши соображения по снаркам я хотел бы видеть до переезда.

Смотрит, понимает, кивает. Встает и начинает одеваться, несколько механически. Посочувствовал бы, все же утро выдалось непростое, да как-то не хочется.

– Александр Демидович, вы что-то еще хотели спросить?

– Это, конечно, личный вопрос, но вы мне не объясните, что ваши товарищи с московским временным правительством тогда не поделили?

– Власть.

– Только власть?
– Похоже на правду.

Те, свергнутые и убитые, при всей бредовости их политики еще как-то оглядывались на реальное положение вещей - и страна держалась, пережила и Ту Зиму, и все прочее. Конечно, так не могло продолжаться долго, люди просто слишком устали. Но все-таки пока еще стояли, не падали. Майские освободители обещали отрясти с ног прах гибельных амбиций, и, отрясая, разодрали страну на клочья, как изветшавшую тряпку. Теперь их ненавидели вровень с покойным императором Михаилом Третьим. Но, правда, вровень, а не больше.

– Только. К тому времени ни о чем ином речь не шла. Когда в небе погаснет рыжая старинная медь, можно зайти к Помпею и объяснить: обязательно - это плыть и не умереть, потому что через неделю опять плыть.

Телефоны в большей части домов и квартир перестали работать еще в начале ноября. В учреждениях еще иногда работали. Город проглотил и это, покорно перешел на сообщение посредством записок и личных визитов - известные действующие номера превратились в импровизированные узлы связи. Хозяева аппаратов брали деньгами и едой за доставку сообщений. Полторы сотни лет словно корова языком слизнула, а потеря эта никого не встревожила. Реформатского отвлек от записей стук в дверь. Соседский мальчишка: господина доктора просят пожаловать в дом купца Константинова.

"Вне графика... что там у него могло случиться, у купца нашего? В дом - значит, дело срочное, но безопасное. Встреча в городе. В эту-то проклятую холодину..." - ворчал про себя Андрей Ефремович, прячась во второй свитер, платок и шубу.

До бывшего трактира у Поцелуева моста он дошел быстро, к ходьбе был привычен, но за эти полчаса успел промерзнуть. По городу хлестала снежная метель, и -23 градуса превращались в адский холод. Трактир был закрыт - значит, теперь там даже кипяток не греют. Старый знакомый, верный соратник подпирал дверь спиной.

– Почему здесь?

– Тут идти недалеко. Я тебя на место звать не хотел, опасался, что ты его слишком легко и быстро найдешь, привычку выкажешь. А за квартирой смотрят. Мария Никитична наша... из окна выбросилась, когда к ней поговорить пришли.

Что насмерть, пояснять не стал. С такой высоты не насмерть только чудом можно, а все чудеса в шестом году закончились.

– Просто восхитительно...
– пробурчал в воротник Реформатский. До Почтамтского моста отсюда еще идти, да полквартала дворами.
– А я там теперь зачем?

Ромашка ему никогда не нравилась, а уж группа ее - тем более. Истерики, романтики, приверженцы политики устрашения. Половина акций - провальная, а успешная половина бессмысленна. Хлопнули опытного сыскаря, получили на его место чиновника, да о том и не думали даже, а почему хлопнули? До губернатора и командира жандармского дивизиона не дотянулись.

– Мария Никитична по легенде, да и по факту, за пенсионеркой смотрела за нашей. Альцхаймер. И вся стрельба и прочее - у нее на глазах. Мне нужна оценка ее состояния.

По дороге спутник поддал ногой ком снега, спаянного ледяной коркой, мрачно буркнул:

– Белый...
– и, не дожидаясь вопросов, пояснил: - Ты подумай, какой он был пять лет назад? Серый. Кстати, помнишь плакаты двадцатых-тридцатых, все эти "Крепи индустриальную мощь России!", эти коптящие трубы, черные сугробы? Не поверишь - это же был символ прогресса. А теперь опять...

В маленькой спальне сохранилось тепло. Окно в проходной комнате заткнули подушкой, снятой с кресла.

Судя по всему, в уходе за хроническими больными покойная Ромашка разбиралась много лучше, чем в политике. Пенсионерка мирно дремала в своем кресле, надежно укрытая и укутанная. Причина такого спокойствия проявилась быстро - полупустой флакон транквилизатора лежал здесь же. Вполне ухоженная старушка, на зависть просто. Не без труда проснулась, невнятно заблажила при виде чужих: испугалась. Потом заулыбалась.

– Как часто бывают периоды просветления?
– спросил Реформатский, снимая фонендоскоп.