И когда - как в тошнотворной пригородной песне - в таверне распахнулись двери, и в помещение вкатился, подпрыгивая, Евгений Илларионович, Рустам обрадовался. Поражение там, не поражение, а вот сейчас эту обузу снимут с его шеи - и что-нибудь с Рыжим решат. И если губернатор перед смертью и правда подписал указ о введении чрезвычайного положения, и эта сволочь его не порвала, то, возможно, больше и сталкиваться не придется.

Самое неприятное тут - Нурназаров, кажется, знал, нащупал способ расколоть Рыжего, как мелкий орех. Три дня ареста он работал по двадцать часов, хотел знать все. Оказалось, не сообразил главного: как иметь дело со скользкой тварью мирно. Если бы разрешили немирно! Но распоряжений не было. И ведь никаких особых мер и недозволенного на Очаковской рукоприкладства не нужно, не поможет. Вот меры вполне разрешенные, процедурой допускаемые - при несговорчивости подследственного одиночное заключение в условиях пониженного удобства, - сработали бы; Рустам с утра докладывал Евгению Илларионовичу, что по душу Рыжего и карцера хватит... и ответа не получил.

А Евгений Илларионович прошелся кругом, заглянул в протокол искоса, оценил диспозицию...

– Значит, убили вы, голубчик, своего благодетеля и кормильца, уготовили себе место в Коците, а рассказывать об этом черном деле не хотите. От стыда, конечно же. Понимаю... Что ж. Переночуйте у нас, а потом мы как-нибудь поговорим.

– Вообще-то, - и голос у Рыжего стал другим, очень спокойным, - Ваше Высокопревосходительство, мы можем поговорить и сейчас. О сути ваших сегодняшних... треволнений.

– Нет, Владимир Антонович, не стану я сейчас с вами разговаривать. Я не сомневаюсь, что вы - человек здравый и понимали, что из здания можете и не выйти. Так что у вас для меня наверняка не менее трех "легенд" слоями заготовлено, одна интересней другой. А у меня, уж простите, по сегодняшнему концерту разбираться с ними сил нет и времени. И убеждать вас говорить правду я не буду. Вы себя лучше моего убедите.

Сам на кнопку вызова конвоя нажал, дождался, распорядился:

– В сто первую.

– Евгений Илларионович, - чавкнул челюстью амбал-унтер, - там... непорядок и света нет.

– Вот и замечательно, - Парфенов покивал.

Нурназарову стало как-то не по себе. То ли шесть стаканов жидкого чая вдруг запросились наружу, то ли недолеченная простуда заскребла в горле.

– Евгений Илларионович, - смелый какой унтер, - а если он что сделает?

– А вы ему руки зафиксируйте, - улыбается Парфенов.
– Только уж прошу вас, аккуратно, чтобы не натирало и все такое прочее.

– У вас ведь в кабинете обычно стенографист сидит, - сказал, вставая, Рыжий.

– Да, Владимир Антонович, а что?

– А нельзя ли его в коридоре на ночь разместить?

– Господи, зачем?

– Узнает много нового.

Человек, стоявший у края дорожки, был одет тепло и удобно. Самодельная маска, впрочем, сшитая очень аккуратно, была сдвинута под воротник. Один из математиков, старший там. Штолле, он же посредник Рыжего, Зайцев его за счетовода принял...

– Доброе утро. Если это возможно, господин подполковник, я бы хотел поехать с вами в город. Я неплохой связист и шифровальщик, и я делал ваши коммуникационные системы.

– Зачем?

– Видите ли, господин директор, наш директор, перед отъездом оставил мне свои наброски по одной научной проблеме, весьма интересные. Но, как всегда с ним бывает, с пробелами в самых важных местах. Если я не найду его сейчас, мы вряд ли в обозримое время обсудим этот вопрос.

– Почему?

– Я слышал о людях, успешно вызывавших дух Наполеона... но, по-моему, мало-мальски приличные математики не являлись ни к кому.

"Что за бред, Господи!" - мысленно застонал Ульянов. Он уже был не здесь - на темной ночной дороге к городу, в командирской машине, на своем месте, а тут - духи математиков, научные проблемы!.. и правда ведь: самые толковые из штатских - это все равно черт знает что. Вспомнилось из детства, из Куприна: "Терпеть я штатских не могу, и называю их шпаками, и даже бабушка моя их бьет по морде башмаками!"

Дошло - секундами позже, слава Богу, он молчал эти секунды, таращась на ученого, как бульдог на левиафана. Этот Штолле делал систему связи. Уже хорошо, потому что проверка проверкой... и что там эта сволочь Рыжий себе позволяет выдумывать? Договорились же!

– При чем тут Наполеон?
– спросил он, уже отчасти понимая, при чем.

– При том, что он мертв, - спокойно ответил математик.
– И в этом нет никаких сомнений.

На случай гибели доктора Рыжего до входа в город частей регулярной армии у подполковника Ульянова было достаточно других контактов - целый чертов Комитет, с которым еще предстояло познакомиться лично, найти общий язык, разделить сферы влияния. Рабочие, левые и прочие народные лидеры - а, впрочем, не военному, затеявшему захват города, воротить нос от всего-то экстремистов, террористов, бомбистов, социалистов, пропагандистов, пацифистов... и прочих артистов-баянистов.

Так что можно было бы и порадоваться. Ульянов посмотрел через плечо - направо и вверх, на длинный одноэтажный дом с горящими окнами. Белый дым подпирал столбами черное небо.

– Идите к штабс-капитану Зайцеву. Скажите - я приказал.

Рустам работал до двух ночи: все равно выходить из здания Парфенов запретил. Ждали бронированную машину до казарм, но она все задерживалась. Снаружи стреляли, взрывали, кричали - вакханалия как началась на заре, так и не унялась после заката. Напротив, кажется, набирала обороты. Нурназарову было все равно, хотя городские беспорядки - забота жандармерии. Он еще не вжился в свою новую роль, не считал, что мятеж и его касается. Вот расколоть все-таки Рыжего, предъявить ему убедительные доказательства, надежные улики, добиться признания, выйти на Лихарева с настоящим составом - другое дело. Вопрос чести, в конце концов.