Так едва не до полуночи гуляла - и гуляла бы и дальше, интересно ведь, и с новым человеком поговорить после питерского зимнего заточения в радость, и надо же с ним подружиться; господин подполковник поглядел на часы, опешил, проводил к казарме. Раскланялся, руку на прощание поцеловал. Краса и гордость русской армии, право слово.

Марк полагал, что дразнить платонически влюбленного в недостижимый предмет чувств молодого человека юным Вертером пошло и неоригинально; его все равно дразнили - и поскольку уж полночь близилась, а Аня так и не пожаловала, der junge Werther пребывал в легком раздражении, которое принимали за ревность. Сидели у него в комнате, завернувшись в принесенные с собой одеяла, при свечах.

– Как при Николае...
– вздохнула Лелька.

– При первом, втором или третьем?

– С-с-т-очки зрения с-состояния властных с-структур разницы нет, - пожал плечами Андрей.

– Да вообще одно и то же. Царь Николай Среднестатистический!
– Марк с трудом удержался, чтоб не передразнить "с-средне-с-статис-ст-ический". Он не знал, что труднее, идти рядом с Андреем или слушать его. Спотыкаешься и неловко в обоих случаях.

– Соборный!..

– Точно. Он. Держим форму со всеми финтифлюшками до посинения, вгоняем страну в... гангрену, а потом пытаемся лечить ее силой духа и благодати. А потом картинно помираем, оставляя живых разбираться со всем этим.

– М-михаил не годится...

– Он не среднестатистический. Он нерепрезентативно хреновый царь. В кривую не влезает, - пояснил Марк.

– Вот его кривая и не вывезла...
– задумчиво сказала Марго. Компания слегка запнулась, словно не сразу узнавая голос: девушка говорила крайне редко, и при том настолько естественно справлялась со всеми житейскими надобностями без единого слова, что становилось ясно: не она много молчит, остальные слишком болтают.

– Тут бы кривая никого не вывезла!
– решительно заявила Лёлька.
– Тут хоть ангелы с небес явись, как Жанне, не помогло бы. Нельзя было нам воевать. Все и так едва стояло, а тряхнули - так посыпалось. Ведь это мы сейчас как рай вспоминаем, а я помню отец по вечерам новости смотреть не мог - Викжель всеобщую забастовку объявляет, гортранспорт поддерживает, кризис финансовый, области целые... вставал, уходил, и потом за чаем ругался, что все идет коту под хвост.

– Ну его, этого Михаила, - поморщился Саша.
– Все равно он умер.

– Откуда ты знаешь?
– Лелька возвышалась над Марго как валькирия над феей.

– Он же в Москве застрелился?

– На самом деле его расстреляли, - уточнил Марк.
– Анархисты. Взяли в заложники, а их послали подальше вместе с ним...

– Ты там был?
– из вредности спросила Лелька.

– Владимир Антонович был.
– молодой человек воззвал к высшему авторитету и показал спорщице язык. а потом высказал то, что было на уме у всех с самого прибытия к военным: - Зачем он, кстати, сейчас в Петербурге остался?

Андрей выразительно хмыкнул.

– Ты не охай, ты объясни.

– В Мос-скве каши не с-сварить было. Дураки. Болото. С-самоубийцы. И ст-трелять смыс-сла нет. Террор - это рычаг. Точки опоры нет, рычаг бес-сполезен. У нас не так.

Подумал и добавил:

– Ане не говорите.

– Ты мне раньше сказать не мог?
– возмутился Марк и немедленно обнаружил, что его разглядывают как особо редкий экземпляр ископаемой окаменелости, причем Марго опять не нужны слова, чтобы изобразить губами, глазами и даже обернутой вокруг головы косой "а ты не знал?".
– Я только про черный рынок...

– Ты... ты что, не видел, какой он из Москвы тогда приехал?
– изумленно спросила Лёлька.
– Ранить-то кого угодно могло, но руки-то? Ты на руки смотрел?

Стыдно было сознаваться - нет, не видел, не понимал, не замечал, словно в жару или бреду. Тогда мир влепил расстрельным залпом, страхом смерти и чувством беспомощности: болел Илья Андреевич, нельзя было помочь ни ему, ни Ане, а потом вернулся Рыжий и все встало на свои места. Марк не думал, какой приехал, думал, что Владимир Антонович сможет сделать.

Сейчас словно стакан кипятка залпом проглотил: почему я не знал? Марк не сидел бы здесь как барышня, как эти унылые упадочники. Квелые, как будто у них еще "желтуха" не кончилась.

– Я бы... я...

– Ты - вылитый Миша Болотов. И тебя так же тупо застрелили бы на первой баррикаде!

– Я кто?

– Персонаж один. Молодой, лопоухий и романтический, прямо как ты.

– Не читал я ваших персонажей. Но ведь в прошлом веке же сработало! Заставили! Семенов, Спиридонова, Савинков наконец...

– Которого ты не читал?

– Но делать что-то надо?!

– Тебе не надо.
– твердо сказал Андрей.
– Я думаю, так с-совсем никому не надо. Владимир - взрослый, с-старше всех. Он за с-себя реш-шил, как реш-шил. А других, видиш-шь, не з-зовет.

– Вз-вз-взрослый!
– передразнил Марк.
– А ты для сандружины был не маленький? А Саня Павловский для фронта?
– перехватил укоризненный взгляд Лельки, положившей руку подруге на плечо, и решил не злоупотреблять конкретикой.
– Для террора мы слишком молоды, да? Пусть другие... чистят, так?