Шрифт:
– Думаете – стоит захотеть?.. (Мол, довольно ли моего желания?)
Ксения Николаевна встает:
– Я думаю, все может наладиться. Еще, глядишь, в комсомол тебя к Первомаю примут. А не к Первомаю – так осенью.
– Кто ж мне рекомендации даст? – В его голосе много безнадежности и даже обиды. Костяшкин словно бы заранее унывает: вдруг целых полгода он будет честным и старательным, а по заслугам ему потом не воздадут?..
Ксения Николаевна думает о том, сколько людей ведет себя всегда честно, доблестно, не ожидая за то ни признания, ни воздаяния, и ей становится противен мальчишка, который, по-видимому, прикидывает вероятность выигрыша и размеры издержек. Но она не выдает ничем своего чувства.
– Если ты будешь достоин, – говорит она, – за рекомендацией дело не станет. Я сама тебе дам рекомендацию.
– Правда, Ксения Николаевна?
Костяшкин предвкушает торжество над важничающими членами комитета: пусть попробуют не принять его! Пусть посмеют сказать: «Может быть, повременим?» – когда у него будет рекомендация Ксении Николаевны!
Может, и верно – кончать бузу?!. Но придется объяснять Алешке...
От этой последней мысли Костяшкину не по себе, но решимости он не утрачивает.
– У меня так: сказано – сделано. Сами увидите, – говорит он Ксении Николаевне и рубит воздух ребром ладони, точно разнимая руки спорщиков.
Поскольку перед этим им не сказано ни слова, то вроде бы и неясно, что будет «сделано». Но Ксения Николаевна не переспрашивает, она удовлетворена. Все-таки позвала его не напрасно. Что-то в парне появилось новое, когда он прощался. Однако решимость его еще совсем не тверда. Какое-нибудь неосторожное прикосновение... Ну, что сейчас в школе может быть опасно для ломкой решимости Костяшкина?..
...Раздумье Ксении Николаевны прерывается боем стенных часов, отчетливым и резким в ночной тишине. Пробив двенадцать, часы издают звук, напоминающий глубокий выдох. День кончился.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Следующий день ознаменовался сразу двумя событиями. На большой перемене впервые заработал школьный радиоузел. В прошлом году девочки никак не могли его наладить: голос диктора при пробах звучал в коридорах не то как шепот, не то как шорох. И все привыкли к тому, что в устройстве недостает чего-то, что стоит денег и на что у школы денег нет. В этом году мальчики доискались, каков конкретно дефект в радиосети, шефы-художники расщедрились и помогли деньгами, а Стасик Станкин впрягся в радиохлопоты и возглавил их, для чего почти что поселился в «рубке» – неприютной комнате, заваленной останками и осколками всяческой техники. Помимо осколков техники, имелись в этой комнате поломанные стулья, надтреснутая или, точнее, немного недобитая лабораторная посуда, а также древесная стружка. Станкин с несколькими помощниками выкинул весь хлам, расставил скудную мебель так строго симметрично, что обстановка в комнате тотчас стала чинной, и наконец прикрепил к двери полоску бумаги с надписью: «Редакция радиогазеты «На короткой волне».
– Отныне, – разнесся по коридорам торжественный и торжествующий голос Станкина, – слушайте наши передачи три раза в неделю, на большой перемене: по вторникам, четвергам и субботам! Пора технических проб миновала. До завтра!
В коридорах раздались аплодисменты. В студию хлынули «экскурсанты». В названии будущей радиогазеты кто-то зачеркнул «волне» и сверху вывел «ноге». Зинаида Васильевна прочла: «Редакция радиогазеты «На короткой ноге», – и запротестовала. Кто-то предложил другое название – «Школьные новости». На этом остановились.
Станкина назначили редактором. В редколлегию вошла Зинаида Васильевна Котова. Совет дружины собирался ввести в редколлегию нескольких пионеров.
– Пока у нас не будет спецкоров в каждом классе, материал будем добывать из пальца, – втолковывал Станкину Гайдуков. – А это никому не нужно.
Станкин рассеянно кивал.
– Им бы сенсацию в первый номер!.. – воскликнул Кавалерчик жалобно, как бы моля о каком угодно происшествии, только бы забавном и чрезвычайном.
Кавалерчик радостно преображался в шумихе общей затеи, хотя бы она не сулила ему ничего хорошего и он играл в ней самую маленькую роль. Он способен был и на несколько даже предосудительный поступок, но только если это обещало впереди взрыв веселья и удивления. Он был на седьмом небе, если ему удавалось рассмешить ребят, а в способах для этого был не очень-то разборчив. И еще года два назад Борис не различал, когда ребята смеются вместе с ним и когда – уже над ним. Он был жизнерадостен и необидчив.
– Как вы, Кавалерчик, ошибочно себе представляете! – покачала головой Зинаида Васильевна. – Обязательно-де сенсацию! Погоня за сенсацией характеризует, Кавалерчик, как раз чуждые нам нравы.
– Я же не в том смысле, Зинаида Васильевна... – сказал Борис, разом увянув.
– А в каком же?..
Но Кавалерчик не умел ясно формулировать.
И все-таки «сенсации» суждено было случиться. Конечно, не потому, что она была нужна для радиогазеты, и не потому даже, что ее жаждал Боря Кавалерчик, хотя он, на свою беду, оказался к ней причастен; причин было много. А стечение обстоятельств получилось такое.
В тот день выпал первый снег. И выпал обильно, так что школьники наблюдали в окна, как быстро становятся крыши домов не только белыми, но и пухлыми. И вот в открытую форточку 9-го «А», где в это время шел урок географии, влетел крупный снежок и плюхнулся прямо в классный журнал, выбив ручку из пальцев Макара Андроновича, ставившего кому-то отметку. В ту же секунду Кавалерчик крикнул: «Бомба!»
Хотя это было не слишком смешно, многие тем не менее не упустили повода позабавиться посреди урока; кто-то вторил Борису, кто-то полез под парту, а Ляпунов даже завопил: «В атаку!» – что было совсем уж ни к селу ни к городу. Что касается Макара Андроновича, то он несколько секунд сидел неподвижно, но затем брезгливо снял расплывшийся снежок с журнала, бросил или, скорее, плеснул его в корзину для бумаг и вдруг проворно подбежал к окну.