К концу следующего дня сбор птичьего войска был окончен. Из трех с лишним сотен на место пришли только чуть более ста бойцов.

Да, господин адвокат, я боялся разоблачения и решил вылетать не из Грозного, а из ингушского аэропорта Магас. Чуть меньше шансов, что меня там будут ждать. Паспорт? У меня прекрасный паспорт. Фотография моя, когда советский паспорт меняли на российский, то я предоставил свою фотографию. Девушки в паспортном столе ничего не заметили. Если у них в деле и были старые фото Дениева, они не увидели большой разницы. Не сказал бы, что для них мы все на одно лицо. Но Дениев был из моего тейпа, даже родственник, какой-то далекий. Потому ли, или просто совпадение, но у нас похожая внешность.

Да, я знаю, доктор считает, что это был приступ шизофрении. Моя бредовая вторая личность погибшего Тамерлана Магомадова завладела сознанием. На самом деле мне нечего было бояться – я действительно Артур Дениев, это подтвердили все экспертизы. Хорошо, пусть эта версия будет основной для защиты.

А Ризван, который донес на меня в ФСБ, позже сам признался, что перепутал: у меня и у Тамерлана очень похожая внешность, я знаю.

Но я действительно поехал в Магас. Я пришел в центр Шали и договорился с таксистом. Всего за одну тысячу рублей он взялся меня довезти. Закинул дорожную сумку на заднее сиденье старой “Волги”, и мы поехали. Водитель был пожилым и очень разговорчивым человеком. Только старики и женщины сейчас в Чечне разговорчивы, они меньше боятся ляпнуть лишнее, особенно вспоминая про войны.

Мы еще не выехали из города, а он уже начал рассказывать. Про самолеты. Что он-де сам видел по телевизору выступление Грачева, министра обороны России, еще в девяностые. И Грачев сказал, что в небе над Чечней он потерял двести самолетов. Старик возбуждался: вот скажи, как могли боевики сбить двести самолетов? И где они все? Если бы тут сбили двести самолетов, то на каждом поле лежали бы обломки! Чечня слишком маленькая, чтобы не заметить в ней двести сбитых самолетов! В ту войну если и сбили самолет, то один. Потом его двести раз по телевизору показали! Может, два самолета. Никак не больше! А Грачев, он эти самолеты на войну списал, а на самом деле продал просто! Через грозненский аэропорт продал за границу!

Как всегда, как и все очевидцы, водитель помнил войну по телевизионным новостям. Но делал свои выводы.

А вообще пел как акын: что увижу…

Взгляд его наткнулся на канавы вдоль дороги, и он вспомнил, как участвовал в похоронной команде. Здесь, на окраине, в ирригационных каналах, они хоронили мертвых, подобранных после боев и бомбардировок. Хоронили чеченцев и русских, солдат и боевиков, просто мирных жителей хоронили, если трупы никто не подобрал. Похоронная команда сформировалась при мечети на добровольных началах. Старик верил, что это богоугодное дело. Да и полезное: от разлагающихся трупов болезни и вонь.

Мы, говорит, старались каждого обмыть и все сделать правильно. Но иногда не успевали. И простыней на саваны не хватало. Тогда мулла сбрызгивал только водой, читал молитву – над мусульманами читал, над христианами и над теми, кто себя считал неверующими, наверное, тоже: кто же теперь знает? Мертвые ему не перечили. И так прямо, в той одежде, в которой нашли, хоронили. Укладывали рядами в канал, потом засыпали землей. Много земли кидали, потом утрамбовывали. Ногами. Топтались сверху и повторяли: “Лай-лах-иль-аллах!”. Зикр делали. И чтобы собаки не разрыли.

Я слушал и молчал, вглядываясь в пейзажи вдоль дороги. По этой дороге, на Новые Атаги, я не ездил уже очень давно. Обычно по трассе Грозный – Шали, через Аргун. А на Магас ведет другая дорога.

Невдалеке от этой дороги когда-то стояла Шалинская психиатрическая больница. Дурдом, как все ее называли.

Когда мы проезжали эти места, я прервал воспоминания водителя и спросил:

– Ваша, а что стало с дурдомом?

И мой многословный рассказчик замолчал. Его живое лицо сразу осунулось, глаза померкли.

В детстве я знал об этом дурдоме. То есть все эти “ты что, из дурдома сбежал?” или “тебя в дурдом отправят” – это было не о каком-то дурдоме вообще, а о том самом, по дороге на Новые Атаги, желтые корпуса за кирпичной оградой.

Как я понимаю теперь, это была не лечебница закрытого типа. Никакой колючей проволоки и тюремного режима. В Шалинском дурдоме не держали агрессивных опасных психов. Специализацией лечебницы было, наверное, простое слабоумие. В дурдоме жили невинные дурачки, с разной степенью недоразвитости ума. Самые здоровые пользовались некоторой свободой, днем они бродили в окрестностях лечебницы и даже заходили в село. А самые тяжелые наверняка просто лежали в своих палатах, безучастные, как растения. Персонал кормил их с ложечки и менял под ними загаженные простыни.

Это удивительно, но все эти годы после возвращения в Шали я ни разу не вспоминал о дурдоме. И не только я. Все, все забыли.

Новой ичкерийской администрации было не до умалишенных. Умалишенных хватало в самой администрации, только они были буйные – их следовало госпитализировать в стационары закрытого типа с усиленным режимом.

Министерство здравоохранения России тоже забыло про лечебницу. Видимо, ее даже вычеркнули из списков действующих учреждений системы здравоохранения. Как забыли и про другие заведения, оставшиеся на территории Чечни: Самашкинскую психиатрическую больницу, Грозненский дом престарелых… Но положение Шалинского дурдома было самым плохим.