Однажды я не выдержал и подошел к нему сразу после молитвы. Парень медленно и внимательно складывал коврик. Его губы шевелились, как будто он продолжал молиться.

– Арчи, можно тебя спросить?

Я стал называть его Арчи, на американский манер. Артур – звучало слишком пафосно и громоздко.

Чеченцы, как и другие народы Кавказа, любят давать своим отпрыскам вычурные имена. Помимо коренных имен, которые переводятся с чеченского, таких, как Лечи – сокол или Борз – волк, а также арабских имен, пришедших вместе с Исламом, вы найдете среди чеченцев немало Робертов, Эдуардов, Артуров. Давать детям русские имена считалось моветоном. Хотя, если у чеченца был близкий друг русский, он мог назвать своего сына в его честь, Василием, например. А еще принято давать имена, обозначающие врагов. После битв на германском фронте Первой мировой войны в Чечне появились Германы. И по имени жестокого завоевателя, злейшего врага народов Кавказа, хромого Тимура, мальчиков стали называть Тимурами и Тамерланами, как меня.

То ли это от уважения к величию врага, то ли от тайного желания вместе с его именем украсть, заполучить его силу.

Я придумал Дениеву уменьшительное имя, я стал звать его Арчи.

– Арчи, можно тебя спросить?

– Да, Тамерлан?

– Вот ты мне рассказывал про Кунту. И что оружие проклято, а война бессмысленна.

– Это так.

– Почему же ты сам взялся за оружие, почему пришел к нам?

Дениев помрачнел, его глаза словно провалились вовнутрь, в вакуум, в темную бездонную пустоту.

– Потому что я должен… мы должны…

Я закурил сигарету и вышел из корпуса. Погода была неблагоприятной для полетов, и небо было свободно от дьявольских птиц. Я стоял и смотрел на поле.

Поле рядом с птицефабрикой было местом, куда вываливали отходы производства, птичий помет. Часть его разровняли, часть лежала холмами, которые уже покрыл дерн. Нам хватало и собственной вони, но старый помет добавлял в атмосферу аммиачные миазмы. На земле, убитой чрезмерным унавожением, почти ничего не росло. Только молочай нашел для себя чрезвычайно полезным старый куриный помет. Летом он стоял сплошным зеленым лесом. Теперь, зимой, только сухой бурьян, стволы молочая, высились сплошным частоколом.

Когда-то за этим молочаем мы приезжали сюда вместе с отцом. Отец косил, я складывал колющиеся снопы в фургон “Москвича”. Молочаем мы кормили животных на домашней ферме.

Это были часы нашего самого близкого общения с отцом, сурового мужского труда и уединения. Я очень ценил эти поездки.

Мы с отцом использовали ту самую секретную дорогу, колею, которую я показал бойцам отряда, совершавшим вылазки за провизией.

С неба шел редкий, но тяжелый снег, который, едва долетев до земли, превращался в воду, в грязь. Солнца не было видно за облаками.

Дениев вышел за мной. Он встал рядом, и несколько минут мы вместе молча смотрели на поле, на падающий снег, на затянутое облаками небо.

Потом Арчи рассказал, как бы совсем невпопад, эту историю.

Когда Кунту увезли в ссылку, в Шали собралось много его сторонников, которые требовали освобождения святого учителя, устаза. Царские власти ответили отказом.

Позиции русских войск были в леске на окраине села. Мюриды пошли на них в пешем строю, с одними кинжалами, без ружей. Кто-то распустил слух, что устаз наполнит пушки и ружья русских водой.

Но пушки и ружья были полны огнем и металлом, как всегда.

Солдаты подпустили мюридов на близкое расстояние, и красивый русский офицер в элегантной форме взмахнул шашкой и скомандовал: пли! Из стволов вырвалась картечь, и окровавленные мюриды обняли землю в смертной агонии. Было убито сразу около четырехсот человек.

– Четыреста человек… – сказал Дениев и замолчал.

– Арчи!

– Да?

Он словно очнулся ото сна, в котором видел эту страшную картину.

– Арчи, ты меня пугаешь! Мы не собираемся идти на федералов с одними кинжалами в руках. Никто не поверит, что их автоматы и комплексы “Град” будут стрелять теплой водичкой!

– Да, я знаю… я знаю…

С каждым днем деморализация нашего птичьего войска становилась все очевиднее. Надо было что-то делать. Либо самораспускаться, либо идти на соединение с основными силами. Чтобы сражаться и, скорее всего, умереть.

Но мы просто прятались в корпусах заброшенной птицефабрики и ждали. Чего мы ждали?

Более всего мы надеялись на то, что война скоро закончится. Что будут какие-то переговоры. Пусть не такие, как в Хасавюрте, но все же. Прекращение огня, перемирие. Возможно, Масхадов пойдет на уступки. Пообещает выдать террористов и организаторов похода в Дагестан. Или русские удовлетворятся новыми границами, новыми условиями союзного договора. Пусть это будет плохой мир. Война тоже не обещала стать чем-то хорошим, ни для одной, ни для другой стороны.

Масхадов должен понимать, что ему не выстоять во фронтальном противостоянии. Но и российские генералы знают уже, что такое партизанская война, постоянные диверсии в их тылу. Они должны быть разумными, должны остановить это кровопролитие!

Но канонада не смолкала, связные не приносили утешительных вестей.

В канун Нового года нас ожидал сюрприз. Но вовсе не тот, которого мы хотели и ждали. Мы хотели мира, а нам подарили войну, нам привезли приказ, который был похож на распоряжение сделать сеппуку.