Канчано. По правде сказать, должен сознаться, я в затруднении.

Симон. Если бы можно было и их запихать в какой-нибудь монастырь, запереть в четырех стенах и так от них отделаться.

Лунардо. Это, скажем по справедливости, будет скорее для нас наказание, чем для них. Ведь придется тратиться, платить за их содержание, снабжать их приличной одеждой, и вместе с тем там, в монастыре, у них будет куда больше досуга и свободы, чем дома. Правильно я говорю?

Симон. Очень правильно. Особенно это верно по отношению к нам обоим: мы ведь не позволяем вести себя на поводу, как кум Канчано.

Канчано. Что вам на это сказать? Вы правы. Может быть, так: держать их дома взаперти, не выпуская из комнаты? Ну, изредка брать их с собой погулять разве, а там опять запереть, и чтобы они никого не видели и ни с кем не говорили.

Симон. Женщин? Запереть? И чтобы они ни с кем не говорили? Да они от такого наказания в три дня сдохнут.

Канчано. Тем лучше!

Лунардо. Но кто же захочет быть тюремщиком? И потом — узнает родня, и начнется катавасия. Всех святых на ноги поднимут! Заставят выпустить их, а потом еще нас же ославят, вы, мол, и дикари, и неучи, и псы цепные!..

Симон. А уж раз вы уступите — все равно, из любви или из-за уговоров, — все кончено: они вас оседлают, и вы больше пикнуть на них не посмеете.

Канчано. Вот так и было с моей женой!

Лунардо. Самое бы лучшее, скажем по справедливости, взять хорошую плетку…

Симон. Верно, честное слово! А люди пусть говорят, что хотят.

Канчано. А если они этой плеткой — да нас?

Симон. Может и это случиться.

Канчано. Да я уж знаю, что говорю.

Лунардо. Значит, мы попадем из огня да в полымя,

Симон. А потом, знаете… есть мужья, которые учат своих жен, но если вы думаете, что этим можно их обуздать, то очень ошибаетесь: они от этого становятся еще хуже и все делают назло. Если их насмерть не заколотить — толку все равно не будет.

Лунардо. Заколотить! Что это вы говорите!

Канчано. Этого нельзя уж хотя бы потому, что хочешь не хочешь, а без женщин не обойтись.

Симон. А какое было бы счастье иметь послушную, разумную, добрую жену! Какая это была бы радость!

Лунардо. Я это испытал. Моя покойница, бедняжка, была ангел. Зато вторая — сущий василиск!

Симон. А моя-то! Хочет, чтобы все было по ее воле.

Канчано. А моя-то! Сколько бы я ни кричал и ни бесился, с ней ничего не поделаешь.

Лунардо. Очень это неприятно, однако все же выносимо. Но в таком случае, как у меня, скажем по справедливости, дело зашло слишком далеко. Надо решать… а я не знаю, что делать.

Симон. Отошлите ее к родителям.

Лунардо. Ну, вот еще! Чтобы она меня осрамила на весь свет!

Канчано. Отправьте ее в деревню. Пусть там живет!

Лунардо. Ну нет! Она там все мои доходы проест в четыре дня!

Симон. Пусть с ней кто-нибудь поговорит; найдите кого-нибудь, кто ее наставит на путь истинный.

Лунардо. Эх! она никого не станет слушать!

Канчано. Попробуйте отнять у нее наряды, драгоценности, держите ее в черном теле и пристыдите ее…

Лунардо. Это я пробовал, еще хуже!

Симон. Мне все ясно. Знаете, что нам остается делать, куманьки?

Лунардо. Что?

Симон. Терпеть их такими, какие есть.

Канчано. Ох, по правде, думаю и я, что другого выхода нет.

Лунардо. Да… Я тоже понимаю, что это за штука. Вижу и я, что, каковы они есть, такими и останутся. Я ведь приучил свой желудок переносить это. Но последнее, что она выкинула, это уж чересчур! Погубить девушку! Привести тайком любовника в дом! Положим, я сам выбрал его ей в мужья, но почему она знала, скажем по справедливости, мои намерения? Ну да, я ей намекнул на эту свадьбу, но разве я не мог раздумать? Разве мы не могли разойтись? Разве до свадьбы не могли пройти месяцы, годы? И вдруг приводить его в дом, в маске, тайком! Устраивать им свидания!.. Моя дочь! Невинная голубка! Нет, я не могу этого простить, я должен ее наказать, унизить, сказать по справедливости, изничтожить!