У Ники мягкие ладони. В них хорошо держать птицу — маленькую, вздрагивающую от стремления умчаться в небо…

Весной в Лаверте цветут акации. Маленькие пушистые шарики, желтые, белые и розовые. Арника их любила всегда… то есть, и сейчас любит, наверное. Я забирался на дерево и отламывал ветки, все пальцы перемазывая соком… возле причала было много акаций. Стражи порядка следили, конечно, только мне везло. Один только раз засвистели, кинулись к нам — я спрыгнул, рассыпая ветки, и мы помчались со всех ног.

Потом долго смеялись, даже хотели вернуться — блюстители порядка ведь не дворники, не станут подбирать цветы с тротуара.

Когда ее родители уехали в жутко дорогой санаторий, мы ночевали у нее. В первый раз… ну, то есть совсем в первый. Для обоих.

Нам едва исполнилось шестнадцать — казалось, это ужасно много…

А теперь я расскажу все до конца. В общем, почти привык уже… поначалу тяжко было. Спасла меня Пленка, как ни дико звучит. Она грела… изнутри, будто желая помочь. И — Адамант, хотя он-то сроду не согласится. Он утверждает, что благотворительность в отношении дураков ему не интересна.

Это случилось в последний день октября, жаркого, будто лето. Помнится, мы шутили, что зимой у нас будут цвести каштаны, зато летом повалит снег. Мне подумалось тогда — никто ведь не знает, сколько раз еще человек увидит снег или каштаны, нарядные, в розово-пенных рожках. Старикам уж лучше не думать…

Последним, с кем я говорил, оказался Айшан. И расстались мы не слишком по-дружески.

Теперь я знаю про слежку, а тогда не догадывался. Не знаю, что от меня хотели — может быть, просто перехватить на недозволенном молодежном сборище и прижать на всякий случай, или иное что. Толку гадать?

Так или иначе, тогда я собирался идти.

Если честно, мне всегда было плевать на политику. Это Най рычал и темнел, когда происходило нечто, по его мнению, идиотское. Это Айшан собирал новости и писал задумчивые и, по правде сказать, неплохие статьи. Это еще пара приятелей использовала любой повод, чтобы помахать транспарантами и покричать во всю глотку.

Но за компанию, когда нечем заняться — почему нет?

Айшан долго мялся, а потом спросил совсем уж прямым текстом, намерен ли я идти на эту площадь. Я сказал — да. Он повертел в пальцах стакан и почти приказал — не ходи. Я прицепился, будто репей — что, мол, за тайны… Айшан со стуком поставил стакан, чужим голосом произнес:

— Я тебя предупредил.

И ушел.

Я смотрел вслед… он долго стоял на тротуаре, глядя в мое окно. Солнце на него падало — светлый такой, а воротник он поднял от ветра, придерживал рукой. Таким и запомнился…

На площадь я все равно собирался пойти. Не успел.

Мне нравилось гонять по обводной. Особенно ранним утром и поздно вечером, когда почти нет машин и можно выжимать из Ромашки всё, на что он способен. По-моему, Ромашке тоже нравилось мчаться по трассе, размеренно ворча.

Сумерки были бледно-сиреневыми, а не серыми. Я очень хорошо запомнил — сиреневый воздух, темная зелень и медно-золотые огни. Изогнувшийся полумесяцем город, поселки, будка железнодорожного смотрителя недалеко от Лаверты…

Ромашка пел — лаковый муравей на колесах, трудолюбивый и сильный.

И поворот.

Я увидел несущиеся на меня фары. Потом почему-то парящий столб… ничего больше. Очнулся, когда меня везли к операционной — точно туда, увидел табличку. Попросил пить… жутко горело в горле. Врачи отшатнулись от каталки…

Помню бледно-голубой потолок — и очень хотелось пить. Не давали… не знаю, как удалось это выдержать. Может быть, там я промучился сутки или чуть меньше. Мне кололи что-то с запахом груши. Понимаю, как дико звучит, но я и вправду чувствовал запах. Не помогало — я испытывал боль, и сознания не терял. Потом вкололи что-то еще, и этого мне хватило.

Та часть, которая еще сопротивлялась, сумела договориться с другой.

Была очень холодная ночь. На небе — не звезды, а снежные крупинки, блеск резал глаза. Я не помню, как оказался возле гаража с Ромашкой. Быть может, смог дойти сам, а может, как-то иначе. На мне были черные джинсы, черная водолазка и любимая ветровка, в кармане я нашел ключи. Открыл гараж, первым делом поздоровался с Ромашкой — руль погнут слегка, вмятина на боку, но ничего, в общем; потом откупорил бутылку с водой — постоянно держал запас — и пил. Литр, кажется, за один раз…

Потом вывел Ромашку наружу.

Не помню, о чем я думал тогда. Почему не удивился дикому холоду… мне все равно было, хотелось только убраться отсюда подальше к лешему.

Мотор завелся с пол-оборота.

Я сам не знал, куда еду. В голову не пришло направиться домой или к друзьям — по чести сказать, у них мне было куда лучше, чем дома. Я выехал на внешнюю обводную, гнал куда-то на ста пятидесяти, а машин не было — ни встречных, ни едущих в том же направлении. Потом понял — нет и огней. Растерянность была, помню, но не страх. Сарай какой-то проехал, или сторожку — темную, похоже, пустую. Потом увидел фигуру впереди — человек стоял, подняв руку с фонариком. Я остановился, а он улыбнулся смущенно, попросил подвезти. «Куда?» — спросил я, он указал — вперед…