— Коли напоролись на вражину, не прорвёмся, — сказал Дембицкому появившийся капитан катера, преклонного возраста человек, по виду из бывших рыбаков, кажется, украинец по национальности, хотя говорил он без всякого акцента. — Какие будут, товарищ майор, указания?

— Может быть, ускользнём в темноту, а? — умоляюще проговорил Дембицкий. — И всё же высадимся где-нибудь?

— Глядите, — произнёс в ответ капитан и показал рукой в сторону.

Там, куда он показывал, в черноте ночи вспыхнули во многих местах лучи прожекторов, зашевелились на морской глади, как гигантские черви.

— Всем своим кораблям сообщили. А мало — и авиацию вызовут. — Да, может, уже и вызвали, — как-то по-домашнему вздохнул капитан, проверил зачем-то, все ли пуговицы застёгнуты на плаще. — После нашего десанта в декабре они наглухо море закрыли. Будто свирепые псы по двору рыскают… А от этого крокодила, бог даст, уйдём.

Катер, задирая нос, шёл зигзагами, постепенно удаляясь от немецкого сторожевика, медленно набирающего скорость. Луч вражеского прожектора неотступно следовал за катером, и Алейников подумал, что их катер похож сейчас на сильную рыбину, пойманную на длинную и толстую, как канат, лесу. «Леса» со свистом разрезает воду, пружинит, но не рвётся пока.

С немецкого корабля давно били все орудия, фонтаны от разрывов вздымались слева, справа, спереди и сзади. Катерок крутился меж водяных столбов, как затравленный зверь среди деревьев, стараясь вырваться на вольный простор, который и был всего-то в нескольких метрах впереди.

Постепенно «деревья» стали реже, водяные столбы от снарядов поднимались всё дальше по бокам и сзади. Прожекторный луч ослаб и шарил теперь не по воде, а по воздуху.

— Оторвались, — сказал капитан, поглядел на Дембицкого, будто требуя подтверждения этому. Тот беспомощно развёл руками и вздохнул. Старый капитан понял его, проговорил успокаивающе: — Да что сделаешь-то, сила, говорят, солому ломит. Скажите ещё спасибо, что сумели оборваться с кукана. А богу молиться погодите. Небо, правда, облачное, да бог-то шибко ненадёжный теперь стал.

И капитан ушёл к себе в рубку.

Всё так же без огней катер возвращался теперь к тому участку берега, от которого недавно отошёл. Волны, на счастье, не было, но тучи, закрывавшие небо, стали реже, а потом и вовсе кончились. Из-за их последних жиденьких лохмотьев тотчас выкатилась луна, поплыла, равнодушная ко всему на свете, между звёзд, окрашивая пенную полосу за катером в сине-зеленоватый цвет.

…Немецкие самолёты опоздали всего на каких-нибудь пять — десять минут. Их было два. По искрящемуся под луной пенному следу они быстро обнаружили летящий к берегу катер. Один из самолётов с ходу упал в пике, полоснул по катеру из пулемётов. Чекист, молчаливо сидевший рядом с Алейниковым, застонал и повалился на пол, ему под ноги. Яков нагнулся к раненому, но в это мгновение катер швырнуло, как щепку. Море вокруг вспухло буграми от бомб, катер, однако, не повреждённый, нырял меж водяных гор. А сверху, из серого ночного мрака, на хрупкую посудину валился, изрыгая огонь, следующий самолёт…

Несколькими минутами позже, сидя в том же овраге на мысе Чауда, Алейников, глядя на труп капитана катера, возле которого, плача, стояли на коленях два матроса, думал, что война вещь непонятная, чудовищная и жестокая. Вот он, Алейников, Дембицкий и все остальные остались живы, видимо, потому, что погиб этот пожилой украинец, бывший рыбак, но никто об этом не узнает. Но не погибни он минутой раньше, вероятно, погиб бы вместе со всеми минутой позже. А быть может, и не погиб бы, может, капитан или ещё кто-то остались бы в живых. Война — какая-то кровавая лотерея, никогда никому не известно, что, где и как произойдёт, всё зависит от миллионов и миллиардов случайностей, всё решают минуты, секунды, мгновения…

…Когда второй самолёт устремился в пике, катер был метрах в ста от берега. Надо было гасить скорость, иначе катер, как хрупкое куриное яйцо, неминуемо разбился бы о прибрежные камни, во многих местах выступающие из воды. Но скорость, кажется, не уменьшалась, а увеличивалась.

— Что он делает?! — в беспокойстве воскликнул Дембицкий, приподнимаясь. — Мы ж расколемся… на мелкие брызги!

Это, видимо, понимал и немецкий лётчик и, будучи уверенным, что катер неминуемо должен сбавить ход, мгновенно рассчитал, в какую секунду нажать ему кнопку сброса бомб. Он был опытным, тот немецкий лётчик, он был мастером своего дела. Бомбы упали в десяти метрах за катером, как раз в той точке, где он и должен был находиться, если бы начал гасить скорость. Но капитан, сам стоявший за штурвалом, погасить скорость не мог, он был мёртв. Его убил из своего крупнокалиберного пулемёта ещё первый лётчик, одна пуля пробила позвоночник, другая — затылок. Когда Алейников ринулся в рубку, капитан лежал грудью на штурвале, намертво заклинив его.

В крохотной рулевой рубке, кроме мёртвого капитана, никого не было, предпринять что-либо Алейников, естественно, не мог. Он даже ничего не успел крикнуть, он только обернулся, как сзади, за катером, вспучилось от взрывов бомб море. Катер был всего в нескольких метрах от подводных скал, вздыбившаяся волна нагнала его, перенесла через острые камни и со страшной силой швырнула на песок, обрушив на него одновременно несколько десятков тонн ледяной воды. Как пустая железная коробка, катер несколько раз перевернулся и, глубоко врезавшись бортом в мокрый песок, застрял в нём. Тяжёлая волна накатилась ещё раз, яростно хлестнула в днище, но сдвинуть катер с места уже не могла, только пошевелила.

На удивление, когда катер покатило по песку, никто не сломал ни руку, ни ногу, все отделались только ушибами. Люди торопливо начали выбираться наружу. Где-то недалеко гудели, снова приближаясь, самолёты. На счастье — опять на счастье! — луна скрылась за накатившуюся тучу, стало сразу темнее, и во мраке немецкие лётчики не могли разглядеть беспомощно лежащий на земле катер. А может быть, полагали, что он потоплен. На всякий случай они прострочили из пулемётов прибрежную полосу воды и больше не возвращались.