— Успокойтесь, Сашни, нам всего хватает. Если вы, скажем так, берете из нашего котла, то на здоровье. Мы вас не выдадим.

И без того красная рожа Ива стала совсем багровой.

— Вы уж простите, монсигнор, плохо это, что мы делали. Прям хоть сквозь землю провалиться…

— Да ладно, я не сержусь, — махнул рукой Филипп, потянувшись к «Скорбной и славной истории благородного герцога Леонарда».

— Монсигнор, я не о том. То есть и о том, конечно, но не в этом дело. Так вот, Бланшотта сегодня все сготовила, вынесла, значит, на холод, чтоб вечером только разогреть осталось, а я к ней и завернул. Ну и она решила мне, по доброте душевной… — Лицо Сашни изображало такие муки, что Филиппу стало смешно. — Ну мы и пошли с ней. Но не вошли, там дверка вторая есть, с окошечком, так там учитель ваш крутился, да не один. Белый, тот на дверь пялился, а другой, уж простите, ужин ваш из скляночки приправлял.

— И что? — переспросил принц, в горле которого пересохло.

— А то, что мы подождали, как те убрались, я отрезал кусок да кухонной кошке скормил. Так она… Нет, не сдохла, уснула… Мы что с ней только не делали: и водой поливали, и за лапы трясли — спит, и все.

— Значит, спит? И мы уснем, если поужинаем, так, выходит?

— Уснете, точно. Сильная штука… И вот еще что. Я, как узнал это, решил в город податься. Я, как бы это сказать… С Трюэлями знаюсь, с покойным Обеном еще дело имел. Сейчас особняк ихний заколоченный стоит, но Пикок, камердинер покойника, в Мунте. Я и решил с ним посоветоваться, до ужина-то далеко еще. Так не выпустили меня! Говорят, кто-то из гвардейцев этих новых заболел чем-то. Пока медикусы не разберутся, не выйти. Была раньше у меня дверка, в которую я бегал, если в город нужно было, так даже там охрану поставили, мышь не проскочит. Только не болен из них никто.

— Не болен?

— Я хоть и похож на дурака, но не первый год здесь. Никто сегодня не приходил и не уходил. Как вчера Бланшотта на ужин накрывала, так и сегодня на завтрак и на обед. Все пришли, и все жрали, как кони. Никаких больных. Не нравится мне это.

— Благодарю вас, сигнор Сашни, — сказал Филипп, — я ожидал чего-либо подобного, хотя и не так быстро. Будьте так добры, подождите немного. Мне надо подумать и кое-что написать. Жаль, мне нечем вас угостить.

Ив молча сел. Он не отказался бы выпить, а вот есть караул-декану сегодня не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось, будь оно все проклято с востока на закат и от головы к пяткам! Сашни примостился в вытертом кресле, угрюмо уставившись на святого Амброзия, с идиотски счастливой рожей пробуждавшегося в пустыне после ниспосланных ему откровении.

Тишину нарушал лишь шорох пера по бумаге да треск огня в камине. В комнате принцев было жарко, но Иву казалось, что он промерз до костей.

Караул-декан никогда не утруждал себя досужими рассуждениями, но в этот зимний вечер вдруг понял, что есть в жизни нечто более ценное, чем сытое пузо да ауры в кармане. Он сам не знал, что должно случиться, но чувствовал, что с прежней жизнью и с прежним Ивом Сашни, любителем пожрать, выпить да поругаться с дураком Виктуаром, покончено.

— Сигнор Сашни! — Филипп протянул ему несколько листков бумаги. — Прошу вас, прочитайте.

— Монсигнор, — заморгал караул-декан, — я… того… Прошение нарисовать могу, ну, вывеску разберу, где что подают. Или там из Книги Книг, а это…

— Хорошо, — кивнул золотой головой принц, — тут три документа и три письма. Слушайте. Первый — это манифест. То есть то, что для всех арцийцев. Пьер Тартю, чтоб жениться на моей сестре, уничтожил документы о том, что мы бастарды Филиппа Четвертого, так что теперь я — король. Понимаете?

— Да, монсигнор, — боднул воздух Ив Сашни. И как только он сам не догадался, что если невеста короля — законнорожденная, то и ее братцы тоже. Ну а Пьер, выходит, просто муж принцессы Тагэре. Ну и ублюдок, разумеется.

— Ну вот я и пишу, как король, — прервал размышления стражника Филипп. — Конечно, я несовершеннолетний, но все равно…

«Мы, Филипп Пятый Арцийский, доводим до сведения жителей королевства, что Пьер Тартю является преступником и узурпатором, незаконно захватившим трон при помощи предательства, ифранского золота и магии. Мы призываем всех арцийцев, которым дороги честь и закон и небезразлична судьба страны, подняться против тирана…» — Филипп опустил бумагу и внимательно посмотрел в глаза караул-декану. — Вы понимаете, почему я это написал?

— Вы решили, что вас убьют?

— И меня, и брата. Живые мы Тартю не нужны.

— Ну… — замялся Сашни и, понимая, что врет в первую очередь самому себе, добавил: — Ну че б тогда возиться с сонным зельем, они б просто отраву положили.

— Яд можно обнаружить. Придушить спящих и списать на лихорадку надежней. Такое было уже, — принц кивнул на «Историю Леонарда». — Если я ошибся и нас не убьют, пусть эти документы останутся у вас. Или, того лучше, отнесите их Пикоку, он найдет, что с Ними сделать. Луи Трюэль в Гваре, но слуга, несомненно, знает, как передать хозяину весточку. Ну а если убьют… Тогда сделайте то же самое и еще передайте завещание и эти письма. — Принц глянул на клепсидру. — У нас есть три четверти оры, пока наш «наставник» занимается с моим братом. Днем учит Книге Книг, а ночью придет и убьет… Воистину, сердца Белых рыцарей обращены к Триединому и Равноапостольной!

— Монсигнор!

— Ив, я хочу, чтобы вы дослушали до конца. Королевский манифест вступает в силу, когда его огласят перед подданными. Сколько их должно быть — не определяется. Значит, может быть и один.

— Один? — захлопал глазами караул-декан.

— Вы — арциец, Ив Сашни. Вы слышите то, что слышите, и это становится законом. Я действую по всем правилам, меня ведь готовили к царствованию. Я чуть с ума не сошел, зазубривая все эти тонкости, а сегодня пригодилось.

Филипп дочитал оказавшийся очень коротким манифест и перешел ко второму документу, в котором подтверждал подлинность уничтоженных Пьером Тартю доказательств незаконности брака Элеоноры Гризье и Филиппа Тагэре и отрекался от прав на корону от имени всех потомков этого союза как по мужской линии, так и по женской.