Шрифт:
Стенька растерянно посмотрел на нее, и вдруг его осенило.
– Давай сапожки! – живо воскликнул он. – Где корчма у вас? Кто вином-то торгует?
Степан велел девчонке его дожидаться и, весело сунув сапожки под мышку, довольный внезапной выдумкой, зашагал к корчме...
Разговор с корчемщицей был недолог. Румяная старая баба, похожая на станичную сваху, с жадностью ухватила нарядные новые сапожки, услышав от Стеньки, что в обмен на них ему нужна какая угодно мальчишеская одежонка...
За околицей дождался Степан, когда из гумна к нему вышел синеглазый парнишка.
– Ну-ка, шапку сыми, – сказал Стенька.
«Мальчишка» снял шапку, из-под которой вывалилась ему на спину русая девичья косица.
– Негоже так-то, с косой, – заметил Степан, достав нож.
– Ой, что ты! Да срам какой – без косы!
Аленка горько заплакала.
– Не реви! Уж тем хороша коса, что сызнова вырастет!
Степан решительно взялся за косу и коротко срезал новому товарищу волосы.
– Вот и Алешка вместо Аленки, – весело заключил он. – То-то Серега будет братишке рад!
И «Алешка», взглянув на смеющегося казака, вдруг смутился и залился, сквозь слезы, ярким девичьим румянцем...
Они шли к Дону. Навстречу им с полдня радостно и торжественно в ярком блистанье солнца летела весна. Она красовалась крикливыми стаями грачей на черных полях, гусиными вереницами в небе, золотистыми лужами в колеях разъезженных весенних дорог, журчаньем ручьев, наконец первой зеленью на косогорах...
На обветренном остром носу Алешки стала лупиться кожа, а на щеках появились веснушки...
Иной раз шли впроголодь, но теперь уже Степан не рядился в работники. Он думал только о том, чтобы скорее добраться, и предвкушал радость Сергея от свиданья с сестренкой.
С детской легкостью она, казалось, совсем позабыла свою сиротскую жизнь и, счастливая, отдавалась радостному, непривычному ощущению заботы о ней взрослого, сильного человека.
В дальней дороге нередко она утомлялась и отставала. Жесткое слово готово было сорваться со Стенькиных губ, но каждый раз она смягчала его сияющим взглядом, полным счастливой доверчивости, и Степан осторожно бодрил ее:
– Ну, маленько еще, Алеша, сейчас отдохнем. Гляди, ведь река-то – наш Дон! Недалечко уж ныне осталось...
В родной станице
Сон в избе рыбака обманул Степана: жив еще был Тимофей Разя. Но силы его сдали. Старость привязала казака к своему двору, к раскидистой груше, к десятку яблонь и слив да к кучке вишняка, который он посадил под самыми окнами избы. Тут и возился теперь он с железной лопатой, рыхля у корней весеннюю влажную землю, подвязывая к жердям раскидистые ветви старой груши и греясь на солнышке у крыльца с табачной трубкой во рту.
Но по-молодому отбросил старый Разя лопату, когда увидел входящего во двор Стеньку.
– Воротился, Степанка! – воскликнул он. – Не ушел, чертов сын, в чернецы?! Да, гляди, еще и возрос! Ладный казак стал! А как обносился. Придется справлять ему новую справу, – шутливо ворчал старик, но Стенька заметил, что веки его дрожат и глаза неспроста слезятся...
Шедшая из погребицы мать вскрикнула, кинулась Стеньке на грудь и обмерла. Стенька подхватил ее на руки и усадил на скамью возле дома.
Фролка визжал от восторга, повиснув на шее брата. Иван, обнимаясь с ним, сквозь густую бороду и усы усмехнулся.
– А ты в пору, Степан, воротился. Поп у нас помер в Черкасске, и в церкви уж месяц беглый расстрига всем правит. Поставим тебя во попы...
– Целуй, коль попом признал! – живо нашелся Стенька и сунул к губам Ивана широкую, крепкую руку.
Иван потянулся поймать его за вихор, да не тут-то было! Степан увернулся, схватил его за поясницу, наперелом, и пыль завилась по двору от дружеской потасовки.
– Уймитесь вы, нехристи, брат-то на брата!.. – ворчала мать, но сама смеялась, любуясь, как ловко выскальзывал Стенька из братних рук.
– Наддай ему, Стенька, наддай!.. Вот казак взошел на монастырских дрожжах! Что ж, атаман, сдаешь?! – подзадоривал Разя.
И братья, покончив возню, стояли оба довольные. Иван расправлял русую бороду. Степан раскраснелся и тяжело дышал, но, чтобы скрыть усталость, скинул свой драный зипун и рубаху.
– Лей, Фролка! – крикнул он, сам зачерпнув воды из бадейки, и, весело фыркая, подставил разгоряченное лицо под свежую струю.