— Ещё бы, — усмехнулась Тамарка, не выпуская меня из своих цепких лап, — любой дурак увидит, что ты жирная, как свинья.

Я уже изготовилась побольней пнуть Тамарку, но прибежала Изабелла, и мне стало не до того. Начался скандал. Жены меня обступили и без всяких оснований потребовали, чтобы я немедленно покинула эту квартиру.

Назревала потасовка. Больше всего я боялась за свою шляпу, потому что лицу уже мало что могло повредить. Костюмчик, кстати, тоже мог пострадать, и я не могла допустить этого. В общем, я решила перейти к убеждениям.

— Девочки, — сказала я, — вы все неплохо в этой жизни устроились, так чего же вам ещё не хватает? Я понимаю, что жить так очень удобно, но побойтесь бога. Он вам не простит.

— Теперь она про бога заговорила, — с беспочвенной брезгливостью гаркнула Зинка-пензючка.

— А ты вообще непонятно что здесь делаешь, — психанула я. — В своём облезлом паричке! И не прикидывайся, что не знаешь!

— Чего я не знаю? — возмутилась Зинка.

— Сама знаешь чего, — уклончиво ответила я.

— Нет уж, говори, — потребовали остальные жены.

— Того, что мой Фрысик вообще тебя никогда не любил. Ты сама ему навязалась! — на одном дыхании выпалила я, прекрасно понимая, что всем моё высказывание понравится, а с одной Зинкой-пензючкой я прекрасно справлюсь.

Однако Зинка повела себя неожиданно. Вот не зря говорят в народе, что в тихом омуте черти водятся. Наша тихоня Зинка проявила неслыханный темперамент. Она схватила огромный кухонный нож и понеслась с ним к Фролу Прокофьевичу.

— Пусть он мне скажет! — убегая, вопила она.

Я помчалась за ней. Жены уже меня не держали. Им было интересно, чем все это закончится.

Когда я ворвалась в комнату, Фрола Прокофьевича видно не было, зато Зинка, размахивая ножом как последний янычар, зачем-то полезла под стол. Я поймала её за… В общем, я её поймала и без всякого труда отобрала нож. И надавала ей затрещин, под дружное одобрение остальных жён.

Нож я положила на стол, поправила свою шляпу и тоном победителя сказала:

— Попрошу оставить меня наедине с моим Фрысиком! — и, приподняв скатерть, прикрикнула: — Фрысик, вылезай!

Фрол Прокофьевич вылез из-под стола и жалобно взмолился:

— Сонечка, а может ну его, может не надо?

— Что значит — ну его? Что значит — не надо? — озверела я.

Жены со злорадными улыбочками мгновенно выстроились в ряд, знаками давая мне понять, кто здесь лишний.

— Сонечка, прости меня, очень перед тобой виноват, но пусть лучше остаётся, как было, — ещё жалобней взмолился Фрол Прокофьевич.

Это уже было выше моих сил. То, состояние, в которое впала я, трудно поддаётся определениям, но, думаю, его испытал на себе любой нормальный человек, когда-либо живавший в коммунальной квартире с одним туалетом. То есть, я буквально могла убить любого, первого, подвернувшегося под руку.

— Не-ет, — прогремела я, — так уже оставаться не может, потому что это уже не твоё, Фрысик, поражение! Это уже моё поражение, а к поражениям я не привыкла!

Тамарка, знавшая меня лучше остальных, услышав это, попятилась, я же, схватив со стола нож, кинулась сразу на всех жён.

До сих пор не пойму, как это мне удалось.

С жутким визгом они покинули комнату, а Фрол Прокофьевич снова забился под стол.

— Вот что, милый мой Фрысик, — вытащив его оттуда, заявила я. — Ты не на ту нарвался! Я искрошу сейчас здесь все в мелкую капусту, если ты в моем присутствии не скажешь своим жёнам, что больше в их обществе не нуждаешься.

— Скажу! Скажу! — замахал на меня руками Фрол Прокофьевич. — Сонечка, я все, что хочешь скажу.

И я отправилась на кухню. Жены, должна заметить, не галдели, а сидели в мрачной задумчивости. Некоторые даже дрожали.

— Идите, — рявкнула я — мой муж вас хочет видеть!

И они потянулись к нему гуськом.

Фрол Прокофьевич, увидев своих жён, сник, но заметив меня с ножом в руке за их спинами, мгновенно приосанился и скороговоркой выпалил:

— Я больше не нуждаюсь в вашем обществе.

Жены переглянулись, но из комнаты не вышли.

— Пошли вон! — гаркнула я.

Фрол Прокофьевич испуганно дёрнулся и, подумав, что он должен и это повторить, тут же промямлил:

— Пошли вон…

— Да он уже пляшет под её дудку! — зарыдала Полина и, убитая горем, вылетела из комнаты.