— Убери свою плетку, я уже сижу.

— Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.

— Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.

— От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?

— Нет.

— Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.

— Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.

Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:

— Валлахи! Пощадите!

— Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?

— Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.

— И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!

— Да.

— Они должны были убить меня?

— Такого приказа я им не давал.

— Но они должны были меня поймать?

— Да.

— Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.

— Нет… Да, да, господин.

— Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.

— О господин, не говори ему ничего!

— Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.

— Да.

— Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.

Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.

— Ну?

— Пусть будет так, — молвил он понуро.

— Клянешься бородой Пророка?

— Я не могу.

— Почему?

— Ты ведь христианин!

— Но ты-то мусульманин — вот и клянись.

— Господин, если Москлан снова окажется на свободе…

— Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!

— Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?

— Да, да!

— Клянешься?

— Да!

— Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?

— Да.

— Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.

— Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?

— Нет, мы еще не закончили.

— Ну что тебе еще от меня надо?

— Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.

— Как это?

— Мы подготовим должным образом исбат 28 , а ты его подпишешь.

— Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.

— Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю. Я же торгую Святым писанием. У меня есть бумага, перо и чернила в седельной сумке. Вот сейчас мы этот исбат и изготовим.

— Отличное решение.

— Но я никак не могу, — запротестовал красильщик. — Я слишком взволнован, у меня дрожат руки. Мое тело как гора, полная огня и землетрясений.

— А вот мы сейчас это землетрясение успокоим! — И хаджи потянулся к плетке.

— О Аллах! Аллах! — запричитал толстяк. — Я — кустик, зажатый между двух скал…

— Скорее, овца, разгрызаемая двумя львами. Мой эфенди дает тебе минуту на размышления.

— Это так, господин? — повернул он ко мне искаженное от страха лицо.

— Именно так. По истечении минуты ты можешь идти в дом, а я посылаю за киаджей.

— Ладно, пусть Москлан делает со мной что хочет. Видит Аллах, я не могу поступить иначе. Подписываюсь.

— Но этого мне недостаточно.

— Как? А что тебе еще нужно?

— Твои спутники. Они тоже должны поклясться и подписаться, как и ты. Они поедут к тебе, и ты на глазах у всех передашь руку дочери Сахафу.