В тот день (28 или 29 сентября 1973 года) в деканате сидели:

Дафния Львовна Мигунок – декан.

Платон Зимовейский – заместитель проректора по хозяйственной части, чье отчество я никак не мог вспомнить.

Силантий Сидорович Дулебин – старший преподаватель скрипки и продавец поддельных, то есть не фирменных, а только выдаваемых за фирменные, смычков.

И наконец, Маний Мануйлович Гольц, зав. кафедрой струнно-смычковых инструментов – или «профессор по выезду за рубеж», как звали его не только студенты, но и кое-кто из преподавателей. Здесь же сидела, пригорюнясь, Нюра Вопленица, которую еще звали: Нюрой Причитальщицей, Нюрой Плачеей и Нюрой Выльницей. Выльница училась на втором курсе, но уже много гастролировала и преподавала в институте народное пение. Какое отношение имеет к собравшимся Нюра, я сообразить не мог. Поэтому решил: она по линии нашего доблемудрого комсомола.

Несколько секунд приятного молчания и моих нервных поклонов были вдруг прерваны беспардонными выкриками Силантия Сидоровича, продавца смычков Дулебина.

– Сейчас же! Сию минуту!.. Сейчас же сдайте скрипку Витачека в инструментарий!

Я ожидал всего – только не этого.

– Зачем? – как-то само собой выпало у меня изо рта глупое словечко.

– Затем, что на ней теперь будут играть… будут играть более достойные студенты! – отчеканила добрейшая, и от доброты душевной часто бравшая за талию студенток-первокурсниц и что-то интимное сквозь дымчатые очки им намигивавшая Дафния Львовна.

– Да, именно… более достойные… – Силантий Сидорович, облегчась удачно найденным словом, согласно закивал головой.

– Те, которые могут играть только на пять? – сдуру процитировал я недавнее заявление нашего декана на одном из собраний: «Молодые комсомольцы должны играть хорошо. А уж коммунисты могут у нас играть только на пять. Мы им просто не имеем права ставить других оценок, и они должны нас в этом поддерживать. Своей игрой, конечно…»

– Не глупите, Эфсееф! Ви не на народним факультете! Что за манеры. За границей би вас давно… – Тут профессор Гольц слегка осекся и уже ласковей добавил: – Да и у нас тоже за такие манеры по головке не гладят.

– Разве только иногда, утюгом, – как-то рассеянно и почти про себя добавил я.

– Вам дали! Вам дали как подающему… Вернее, как подававшему надежды! Я не хотел этого говорить, но этот студент сам меня вынуждает! – Силантий мягко склонился в сторону Дафнии Львовны.

– Минуточку, товарищи! – твердо прекратил этот словесный интеллигентский перепляс Платон Зимовейский. – У вас, грэжданин, – он заглянул в загодя приготовленный и согнутый пополам листок, – грэжданин Евсеев не оплачено за общежитие. Это бэзобразие.

– Я заплачу! За один же месяц только. За сентябрь…

– Сентябрь уже кончился. Кончилось и наше терпение. Обшежитие положено оплачивать до пятнадцатого числа текущего месяца, – сказал, как приговорил, Зимовейский.

– Я сейчас же пойду и заплачу, – решительно и уверенно, все еще думая, что недоразумение можно уладить, заговорил я и даже сделал движение к выходу, не забыв поудобней устроить за спиной отнимаемого Витачека.

– Поздно, товарищ Зайцев, – неизвестно к кому обращаясь, сказал похожий на симпатичную, но постоянно раздражаемую глупыми детьми обезьянку профессор Гольц и хохотнул в галстук.

Никто, однако, его раздраженной веселости не разделил.

– С сегодняшнего дня вы… – заместитель проректора в очередной раз заглянул в согнутый пополам листок, – вы, Борислав Тимофеевич, выселяетесь из общежития, расположенного по адресу: улица Луноходная, дом 2. Вот вам приказ. Он уже подписан ректором.

– Да, да, я в курсе! Луноходная улица! Выставка достижений народних промыслов, так кажется это место называется? – теперь уже широко и дружески улыбнулся профессор Гольц. При этом явного обезьянства в нем стало меньше, и волосатые гольцевские пальцы с квадратными подушечками перестали меня пугать.

– Куда же я пойду? Квартиры в Москве у меня нет…

– Ну, вы, кажется, место себе уже нашли, – стараясь сделать лицо неподкупным и одновременно интеллигентно-приятным, сказала Дафния Львовна и сняла свои дымчатые очки. – Там, в этом месте, вы свое образова-ни-е, видимо, уже и продолжите.

– Погодите, а технический зачет? Как же я сдам его без скрипки, да еще ночуя черт знает где?

– Да, технический зачет через неделю! – строго отчеканил Силантий. – Что ж, готовьтесь, сдавайте. Мы подойдем объективно, не правда ли, Маний Мануйлович?

– О да, именно! – Профессор Гольц с живым интересом глянул на Силантия. – А на какой же скрипке он будет играть?

– Не знаю, – сказал Силантий и побагровел. – Он сам должен это знать! Это не наше дело – заниматься подбором инструментов. У него должна быть своя, понимаете, своя скрипка!

– Да-да. Я очень, очень понимаю! Своя – значит своя. – Профессор Гольц сочувственно вздохнул. – И все же…

Я стоял, как дубина, потому что все никак не мог пережить одновременности трех ударов: отъема скрипки, выселения из общежития и какого-то непонятного поражения в слабо ощущаемых мной правах личности. Не то чтобы я об этих правах слишком задумывался. Нет! Но мне было горько и гадко: из-за какой-то неуплаты меня сильно понизили в статусе, и вокруг этого понижения стал расти ком осенней пыли, страха, обид…