— До самой Москвы? — недоверчиво переспросил Соболь.

— До самой Москвы, — подтвердил Вадим.

— Вы пойдёте с нами? — полуутвердительно осведомился Дитц?

— Если не возражаете, — сказала Людмила. — Нам необходимо знать, что предпримут машины дальше, после сегодняшнего боя, а для этого, сами понимаете…

— Понимаем, — кивнул Велга. — Вам нужны разведданные. Как и нам. Что ж, я согласен. Хельмут, ты как?

— Я только «за». Чем больше союзников, тем лучше. А мы, надеюсь, союзники. Пока, во всяком случае.

Спуск в тоннель вышел долгим и утомительным.

Перед тем, как лезть в бетонную трубу, они поели, тщательно отобрали необходимое снаряжение, укрыли вездеходы в гуще леса и даже полчаса вздремнули, чтобы восстановить потраченные в этот день силы.

А силы очень даже были нужны, потому что ползти в темноте вниз по ржавым скобам, многие из которых так и норовят подломиться под тяжестью человеческого тела, навьюченного рюкзаком и оружием, — занятие мало напоминающее веселый отдых на золотых пляжах Лоны.

Наконец, они достигли дна трубы, и яркие лучи мощных фонарей осветили узкий — едва разойтись двоим — коридор, за которым угадывался другой, гораздо более широкий.

— Нам туда, — махнула рукой Людмила. — До конца и направо. Там начинается тоннель.

— Света здесь никакого, конечно, нет, — констатировал Велга, бегло осматривая стены и потолок в сырых и грязных потёках.

— Откуда? — удивился Вадим. — Здесь все давно испортилось и сгнило. Наши запасались факелами, когда сюда ходили. Но с такими фонарями как у вас, ясное дело, сподручнее. Надолго их хватает?

— Если на полную мощность не включать, то суток на трое хватит, — ответил Майер. — А больше нам, надеюсь, и не понадобится.

Шли довольно быстро.

Тоннель оказался достаточно широким и неплохо сохранившимся с учетом своего возраста. Конечно, рельсы изрядно поржавели, с потолка и стен кое-где пучками свисали оборванные провода, а в некоторых местах пол был подтоплен или завален невесть откуда взявшимся хламом, но в целом скорость их продвижения была вполне приемлемой, и Велга прикинул, что если ничего не изменится, то к началу ночи они при таком темпе, пожалуй, доберутся до границ первопрестольной.

При мысли об этом лейтенанта охватило волнение. Он не был дома около двух лет. Но в эти два года вместилось столько, что хватило бы, наверное, на все десять.

Да что там десять, размышлял он на ходу, подсвечивая дорогу лучом фонаря, поставленного на четверть мощности (энергии много не бывает, а судьба, как известно, не слишком благоволит к расточительным), вся сотня наберется. Я помню Москву довоенной, а какой она стала теперь мне, наверное, и представить сложно, как бы я ни старался. Точнее, представить можно, но вряд ли мои представления сильно совпадут действительностью. И дело тут не только в прошедших годах и катастрофах. Дело во мне. В том, что я хочу видеть, а что нет. Но ведь что-то должно же было остаться! Соболь, вон, наш рассказывал, что Кремль как стоял, так и стоит, и вообще в центре сохранилось много старых домов. Чем черт не шутит — может, и наш цел. Посмотреть бы… Да боюсь, не до этого будет. Впрочем, как бы там ни было, а смотреть именно что придётся. И желательно в оба.

Через два с половиной часа сделали привал.

Десяток километров — пустяковое, в общем, расстояние для привыкших к длинным переходам и маршам здоровых молодых людей, но, когда обстоятельства не требуют особой спешки, то можно и поберечь силы. Выбрали место посуше, расположились у стен, вытянули ноги и закурили. Дым утягивало сквознячком в ту сторону, откуда они пришли, и некурящие Аня, Соболь и Охотники сели с наветренной стороны.

— Скучное место, — заметил Валерка. — И не сказать, чтобы приятное. Сзади темно, впереди тоже и взгляду не на чем остановиться.

— Лучше скучное, чем опасное, — откликнулся Сергей Вешняк. — Для здоровья полезнее.

— Не скажи, Рязань, — оживился Стихарь, явно обрадованный возможностью потрепать языком. — Скучать очень вредно. По себе знаю. У меня от скуки в сердце томление делается, а в голове вроде как затмение. Ну, не то, чтобы совсем, но всё-таки. Прямо совсем больной мой организм становится от скуки.

— Он у тебя не больной, а дурной становится, — лениво возразил сержант. — Тоже, томление у него….

— И не от скуки, а от дурости, — ухмыльнулся Майер. — Я сам такой, знаю.

— Протестую! — помахал рукой Валерка. — Это не дурость, а живость характера. У нас с тобой, Руди, просто характер живой, понимаешь? А вот некоторым не понять ни в жизнь. Так что ты, камрад, не наговаривай на себя. Ну, и на меня заодно.

— Кстати, об опасности и скучной дороге, — сказал Дитц. — Сколько нам ещё осталось, господа Охотники? И насколько этот остаток опасен? Это я к тому, чтобы знать, к чему готовиться.

— Осталось ещё примерно столько же, — откликнулся Вадим. — А опасность… Раньше здесь было вполне безопасно. Да и сейчас тоже. Мы бы почувствовали, если что. Не говоря уж об Ане. Вот когда доберемся до Москвы, там — да, всякое может быть. Особенно учитывая нынешнюю ситуацию.