У ограды пастбища я оглянулся и увидел, что бедняга Дэн Порсон, окончательно добитый последними словами, понурив голову тащится к дому тяжелым, неровным шагом.

И я понял, что сейчас произошло нечто более страшное, чем убийство Джоша Экера. Там — скорая смерть, конец всех мук и страданий, а здесь — несмываемый стыд, покрытая позором жизнь и угрызения совести до последних дней. Вся эта история во всей своей наготе и неприглядности быстро достигнет самых отдаленных уголков штата. Но, что касается Дэна Порсона, я твердо уверен, что его руку удержал не страх, а тяжкие укоры собственной нечистой совести.

Мы поскакали прямиком через холмы — подальше от ранчо Порсонов. Я — верхом на пританцовывавшем пегом, а Лэнки — опять на своей «медвежьей» лошади, за которой на длинном поводке следовала элегантная длинноногая кобылка Тома Экера.

Лэнки объяснил, что держит ее про запас, на случай крайней нужды — когда потребуется большая скорость, он сможет отпустить мустанга и пересесть на быстроходную серую красотку. Я согласился, что, судя по ее виду, кобыла Экера способна легко унестись даже от урагана.

— Но все же, Лэнки, — настаивал я на своем, — что будет, если тебя обвинят в конокрадстве?

— В конокрадстве? — эхом отозвался он. — О чем ты, братишка? Кроме Тома Экера, никто не может обвинить меня в краже этой лошади!

— А с чего ты взял, будто Экер промолчит?

— Ну, как тебе сказать… — замялся Лэнки. — Это похоже вот на что. Когда джентльмен попадает в комнату, кишащую мухами, он отчасти уже готов к тому, что насекомые будут садиться на него, а то и кусать, и только лениво отмахивается время от времени, стараясь отогнать их подальше. Но если в той комнате всего одна муха и она садится ему на кончик носа или щекочет возле ушей — в этом случае джентльмен рассердится куда больше, так ведь? И очень скоро он отшвырнет газету, поднимется со стула и загонит муху в угол, где и прихлопнет ее, так?

— Да, точно, — кивнул я. — По крайней мере, я сделал бы так.

— Ну, вот… — продолжал Лэнки. — И здесь тот же самый случай. С Томом Экером все получилось точно так же, как с тем джентльменом в полной мух комнате. Понимаешь? Естественно, парню не давали покою, и держаться ему было ой как непросто. Но довольно скоро Экеру удалось сделать себе имя — и громкое имя к тому же. Он приобрел репутацию настоящего бандита, сущего головореза и крайне опасного типа. Все правильно?

— Да, — согласился я. — Ты прав.

— После этого Экер вроде как перебрался в комнату, где нет никого и ничего такого, что бы могло его обеспокоить. И вдруг — на тебе! — появляется муха. То ли под дверью просочилась, то ли через щель в окне проникла и начинает назойливо жужжать, и летать вокруг, и садиться ему на голову. И муха эта — я, понимаешь, Нелли?

— Ага. И теперь Том Экер ничего так не хочет, как загнать тебя в угол и прихлопнуть, да?

— Да, сэр, — закивал Лэнки. — Именно так и обстоят дела. На всем белом свете нет ничего такого, чего ему хотелось бы больше, чем убить меня. Экер так и мечтает схватить меня за горло и мало-помалу перекрывать кислород. Он горит желанием поджарить меня на медленном огне. И все потому, что ему пришлось-таки здорово потрудиться — этому нашему другу, Тому Экеру, — чтобы обрести свою нынешнюю славу. Но самое смешное во всей этой истории — что я вовсе не боец, Нелли. Тебе ведь это известно, правда?

Я пристально вгляделся в его широко распахнутые глаза. Они смотрели на меня наивно и доверчиво. М-да… прямо-таки невинное дитя.

— О тебе мне известно только одно, Лэнки, — наконец пробормотал я.

— Тебе известно? Только одно? — с еще более простодушным видом переспросил Лэнки. — Ну, если тебе известно только одно, хотел бы я послушать, что это такое!

— Трудно объяснить, но я уверен: если бы по моему следу шел один Лэнки, это было бы гораздо опаснее, чем иметь на хвосте двадцать Томов Экеров! — с неожиданным пафосом выпалил я.

Мой спутник широко разинул рот от изумления и покачал головой.

— Ты меня удивляешь, Нелли, — пробурчал он обиженно. — И ты, образованный человек, до сих пор не смог понять, что справиться с Томом Экером мне удавалось лишь благодаря моему редкостному везению?

Лэнки все еще качал головой и казался искренне расстроенным. Глаза его взирали на меня с глубокой печалью.

— Это я-то опасен? Да я самый миролюбивый человек на свете, Нелли, — попытался переубедить он меня.

— Ты? — ухмыльнулся я в ответ.

— Ты смеешься, Нелли?

Ну и дела! Судя по голосу, его и вправду начало злить мое непонимание.

— Послушай, Лэнки, — сказал я ему, — сколько ни живи на свете, ты можешь быть кем тебе угодно, по крайней мере, насколько это будет зависеть от меня. Я готов в любой момент присягнуть, что ты черный, красный или белый, — в точности как ты скажешь!

Он вздохнул:

— Это совсем не одно и то же. Это все разные вещи.

Мой долговязый друг надолго замолчал, что было совершенно необычным для него делом, и лишь время от времени покашливал, как будто собираясь что-то сказать, но не находя нужных слов, несмотря на все свои старания! Наконец он снова заговорил: