– Приветствую, – доброжелательно сказал водитель, когда я бухнулся рядом с ним на переднее сиденье. – Куда ехать?!

– Поехали уже, – буркнул я. – И улыбку убери с морды, смотреть противно.

– Что?! – опешил таксист.

– Что слышал!

– Ах, так, – рассвирепел он, – а ну вылезай из машины!

– Холодно там, – нараспев проговорил бес с заднего сиденья, – мокро. В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит.

– Пошел ты! – сказал я, сверля водителя недобрым взглядом.

– А я говорю, вылезай, – уперся он.

– Ты смотри, как он с тобой разговаривает. Не уважает, сразу видно…

Бес явно знал свое дело. Вскоре я уже тряс беднягу за грудки, пару раз приложил о руль и вышвырнул из машины. Пересел на водительское место, дернул ручку передач и погнал прочь от ночного магазина, представляя, как Илья будет рассказывать милиционерам о встрече со мной. Явился ночью непонятно откуда страшный мордоворот, угрожал расправой, заставил вызвать такси. Водитель тоже подключится, составят фоторобот.

– Да ты не переживай так, Васисуалий, – проговорил бес, он уже успел переместиться на переднее сиденье, – ты все сделал правильно. Зачем платить за такси, когда можно решить вопрос куда экономнее. Гони на Воробьевы горы.

По дороге беса снова потянуло на задушевные беседы:

– Ты никогда, между прочим, не думал, в чем смысл жизни, Васисуалий?

– Как же. Только об этом и думаю, – съязвил я.

– Врешь. Нет такого человека, который бы об этом не думал. Порой людям кажется, что ответ на этот вечный вопрос найти невозможно, как невозможно познать мир во всем его многообразии. И, тем не менее, ответ есть. Дело в том, что смысл жизни не может быть один на всех. Он не может повторяться, как не могут повторяться отпечатки пальцев, сетчатки глаза, линии жизни. Смысл жизни для каждого свой, он несет на себе яркий отпечаток личности. И каждый человек в определенный момент должен его отыскать. В противном случае он так и будет брести по ветвящимся дорогам в неизвестном направлении, пока не придет к могильной плите, на которой выбито его имя. Случается и так, что человек воображает себя кем-то другим, идет по чужой дороге, и неизменно оказывается в тупике, откуда нет выхода. Помыкается такой человек меж черных стен, и обратится в ничто, горстку пыли под ногами идущих следом. А бывает и по-другому, у одного и того же человека может быть сразу несколько дорог, и несколько смыслов жизни. Какой он выберет для себя, какой вживит в собственное я, зависит не только от него одного, но и от нас. Понимаешь, к чему я клоню?

– Не совсем, – пробурчал я. В монотонных бесовских откровениях мне чудился подвох. Этот «телевизионный психолог» и по совместительству бес-искуситель, все время менял строй речи, то философствуя, то переходя на самый простой человеческий язык.

– Ты счастливый человек, Васисуалий. И знаешь почему? Ты нашел смысл жизни. И все благодаря мне.

– Что-то я себя счастливым не ощущаю.

– Это потому, что ты не умеешь ценить то, что у тебя есть. Большинство людей – неблагодарные свиньи.

– Это ты меня только что свиньей назвал, или мне показалось? – Я постарался, чтобы в моем голосе недвусмысленно прозвучала угроза, хотя мне нечего было противопоставить потустороннему существу.

Определенные мысли, как ему досадить, если появится такая необходимость, имелись. К примеру, перекрестить. Но я пока не был уверен, что эта мера окажется действенной. А я не привык что-либо предпринимать без четкого представления о том, во что выльется тот или иной поступок. Можно было еще окропить беса святой водой. Только где гарантия, что он после этой жестокой процедуры не сделает мне какую-нибудь гадость. Можно еще обратиться в церковь – пусть пришлют попа, и изгонят беса. Только откуда мне знать, получится у священнослужителя избавить меня от присутствия рогатого, или призыв к церкви его только разозлит.

Я покосился на Кухериала. Вообще-то, он был мне симпатичен. В нем определенно имелось что-то родное, мне импонировал его стиль, его чувство юмора. Но в то же время бес производил отталкивающее впечатление.

Неоднократно замечал: только совсем не зная человека, судишь его по внешнему облику. А стоит поговорить с незнакомцем всего пару минут – и он вдруг преображается, ты уже не замечаешь, какой он внешне. Для меня всегда оставалась загадкой, каков механизм столь удивительной метаморфозы, и почему она вообще происходит. Удивительно, но мы видим отнюдь не только то, что снаружи, но и то, что заключено внутри. Может быть, наши органы восприятия постепенно начинают лицезреть и чувствовать чужую душу? Пусть даже говорят, будто чужая душа – потемки.

Мне случалось наблюдать закоренелых зеков с лицами английских лордов. Стоило этим красавцам открыть рот – и они сразу же превращались в тех, кем являлись на самом деле. Урки ботали по фене, а из-под тонких губ поблескивали фиксы. А бывает и наоборот – жуткая харя у человека, а он – большой писатель.

Я никогда не судил о незнакомцах по первому впечатлению. Но опыт общения с людьми, как оказалось, к бесу не применим. Его образ, едва успев сформироваться, затем неуловимым образом менялся. Он не был единой личностью – в нем уживалось множество личин. Он был и благообразным зеком, и писателем с уродливой физиономией, и вмещал еще, по меньшей мере, сотню самых разных личностей.

Я понял, что никогда не смогу привыкнуть к его противоречивому внутреннему Мы, и значит, мне придется судить его по внешнему облику. Тем более что он тоже все время менялся, отражая настроения беса – то рожки надо лбом становились чуточку длиннее, то нос заострялся, как у покойника, и даже рост не оставался постоянной величиной – хотя его изменения были незначительны. Помимо телесных трансформаций, претерпевала изменения и одежда Кухериала – она играла оттенками черного, то облегала фигуру, а то повисала мешком. Темно-синяя водолазка, в которой щеголял бес, периодически превращалась в бархатистый пуловер, а кожаные штаны сменяли черные джинсы. Неизменными оставались только остроносые туфли – коричневые, с орнаментом из языков пламени – по всей видимости, Кухериал питал к ним особые чувства. Помимо прочего, в руках у него иногда оказывались четки из фиолетовых камешков, перебираемые с удивительной ловкостью – щелк-щелк-щелк-щелк. Исчезали они столь же внезапно, как и появлялись, с тонким хрустальным звоном.