— Я обожаю эти притоны, — шепнула мне Дюран, — в таких местах можно насладиться самым мерзким и грязным развратом.

Мы пили, ели и снова пили и в конце концов дошли до такого скотского состояния, что обе распростерлись на полу в середине таверны и еще раз пропустили через себя всю ораву, предварительно заставив всех блевать, мочиться и испражняться на нас. Когда эта безумная оргия подошла к концу, мы были по уши в моче, дерьме и сперме.

— А теперь, друзья, — заявила моя спутница, когда суматоха стихла, — мы хотим отблагодарить вас за чудесный ужин и подарить вам образцы наших товаров. Может быть, кому-то из вас нужно свести личные счеты с недругами? Если так, мы предоставим вам самые надежные средства.

Вы не поверите, друзья, — и это лишний раз говорит о том, какого прогресса достигло человечество в пороке, — но в тот же миг поднялся невероятный шум и гвалт; все потребовали адских снадобий, и никто не остался обделенным; по нашим скромным подсчетам наш разгул закончился несколькими десятками убийств.

— Еще не поздно, — сказала мне Дюран поднимаясь, — нас ждут новые приключения. Мне просто необходимо узнать, чем кончилась смерть моей юной прелестницы.

Мы тепло распрощались с хозяевами и подошли к площади, где стоял храм, как раз в тот момент, когда к нему приближалась похоронная процессия. В Италии существует традиция нести покойников в открытых гробах, и Дюран сразу узнала ребенка, на котором был испытан яд.

— Это она, — возбужденно зашептала колдунья, — это она, черт возьми мою душу! Давай встанем в тень и будем ласкать друг друга, когда ее понесут мимо.

— Мне кажется, лучше опередить их и пробраться в церковь; мы спрячемся в часовне и увидим всю процедуру.

— Ты права: самое интересное будет в конце, — согласилась Дюран, — пойдем скорее.

Нам повезло — мы нашли укромное место позади исповедальни в самой часовне, где должно было упокоиться юное тело. Мы прижались к стене и непрестанно ласкали друг друга в продолжение всей церемонии, распределяя свой пыл и свои движения таким образом, чтобы оргазм наступил не ранее того момента, как гроб опустится в склеп, чтобы семя наше стало святой водой для покойной. Все кончилось быстро, священники и плакальщицы удалились, но гроб оставался незаколоченным, и мы заметили, что могильщик не спешит заканчивать свое дело — может быть, ввиду позднего часа он собирался сделать это утром.

— Послушай, — сжала мою руку Дюран, — давай подойдем ближе, мне в голову пришла интересная мысль. Не правда ли, красивое создание похоронили сегодня?

— Ну и что?

— Мы вытащим ее из могилы, я сяду на ее лицо, прекрасное лицо, несмотря на печать смерти, и ты будешь ласкать меня. Или ты боишься?

— Нисколько.

— Тогда пойдем.

Церковь была уже закрыта, мы остались в ней одни, вместе с покойницей.

— Как мне нравится эта мрачная тишина, — заметила вполголоса Дюран, — как она вдохновляет на преступления, как будоражит чувства. Смерть всегда возбуждает во мне похоть. Итак, за дело.

— Постой, — прошипела я. — По-моему, кто-то идет.

И мы снова юркнули в нишу. Великие Боги! Кого, вы думаете, мы увидели? Кто еще хотел посягнуть на сокровищницу смерти? Воистину, это было немыслимое зрелище. Сам отец пришел насладиться ужасным делом своих рук — он входил в часовню, и дорогу ему освещал могильщик.

— Достань ее, — приказал отец, — скорбь моя настолько велика, что я должен еще раз обнять дочь, прежде чем потерять навсегда.

Снова появился гроб, из него вытащили мертвое тело, положили его на ступени алтаря.

— Очень хорошо, друг мой, спасибо. А теперь оставь меня, — сказал убийца-кровосмеситель, — я хочу поплакать в одиночестве, чтобы никто не мешал мне; ты можешь вернуться часа через два, и я щедро вознагражу тебя за труды.

За могильщиком снова закрылись двери.

Как мне описать, друзья мои, жуткую сцену, которая предстала нашим глазам? Но в любом случае я должна это сделать; я хочу показать вам непостижимость сердца человеческого, обнажить все его трещины и изломы.

Хотя церковь была заперта, негодяй для вящей безопасности забаррикадировался в часовне, зажег четыре восковые свечи, две поставил в изголовье, две — в ноги дочери, потом сдернул саван. Увидев ее обнаженное тело, он затрясся от вожделения; его тяжелое, хриплое дыхание и торчавший член свидетельствовали о пожаре, бушевавшем в этой злодейской душе.

— Лопни мои глаза! — прохрипел он. — Это сделал я, своими собственными руками. И не раскаиваюсь… Не за твой болтливый язычок наказал я тебя — я утолил свой порыв, мой орган твердел при мысли о твоей смерти. Ты много раз удовлетворяла меня, и вот теперь я удовлетворен окончательно.

Продолжая бормотать эти слова, он наклонился к трупу и принялся сначала целовать белые неподвижные груди, потом колоть их иглой.

— Ба, да она ничего уже не чувствует, — как безумный бормотал он, — жаль, что она ничего не чувствует. Может быть, я слишком поспешил? Ах, сука, сколько бы мучений я тебе доставил, будь ты жива!

Он раздвинул ей ноги, ущипнул нижние губки, залез пальцем во влагалище, и когда эрекция его достигла пика, мерзавец лег на мертвую дочь и начал совокупляться, впившись губами в ее рот; но он не смог проникнуть языком внутрь, так как в результате действия сильнейшего яда челюсти девушки были сжаты намертво. Через некоторое время он; поднялся, перевернул тело на живот, и мы увидели обольстительнейшие на свете ягодицы. Он пылкими поцелуями осыпал их, яростно массируя свой орган.

— Сколько раз я сношал этот божественный зад, сколько неземных удовольствий он мне доставлял за эти четыре года! — воскликнул мерзавец.