– Ну и отлично, – попытался его ободрить Константин. – Тебе в моей дружине самое место.

Дыкин грустно усмехнулся:

– Да какая здесь война-то? Ни автоматов, ни гранат. Одни мечи да луки. А меня стрелять из них никто не учил. Да и на лошади я если и скакал пару раз, так и то в детстве, когда в пионерлагере был.

– Ерунда, – заверил его новоявленный товарищ по несчастью. – Главное – это командирские способности. Дисциплинку подтянуть опять же не мешает. Нам с тобой большие дела вскорости предстоят. Битву на Калке проходил в школе?

– Ну?..

– Вот тебе и ну. Она через семь лет будет. Всем попотеть придется. Ну что, пошли?

– Погоди-погоди, – опять остановил его Вячеслав. – Так ты что, целых семь лет здесь торчать собрался?

Ответом было неопределенное пожатие плечами.

– Кто знает, может, и больше. Я вообще-то на всю жизнь уже настроился. Так, на всякий случай. Да и тебе советую, чтоб потом не разочаровываться. Знаешь, есть такая пословица хорошая: «Надейся на лучшее, а готовься к худшему».

– Значит, на всю жизнь? – посуровел Дыкин.

– Да не знаю я ничего. Просто настроиться советую. Пока хотя бы лет на семь. До Калки. Жаль мне наших предков. Глядишь, если бы татарам сразу зубы пересчитали, может, и нашествия никакого бы не было потом.

Капитан слегка оживился:

– Ну, если так, то тогда мы и впрямь здесь нужны. Слушай, а может, нас специально для этого сюда и закинули?

– Для чего для этого? – вновь не понял Константин.

– Ну, чтобы битву эту выиграть.

– Может быть, – не стал спорить он с Вячеславом и заторопил: – Все, встаем, а то меня народ уже заждался. Значит, как договорились – голова понурая, меня называешь князем и вообще молчи побольше, а то твои словечки из двадцатого века тут всех в шок вгонят.

– Тебе легко, – огрызнулся он беззлобно. – Ты историк. Небось с первого же дня освоился. А я по-ихнему только из «Иван Васильевич меняет профессию» помню. Лепота, да еще аки-паки. Вот и все.

– Ничего, освоишься, – успокаивающе бросил Костя уже на ходу к возку, который Епифан тут же направил навстречу.

Все остальное прошло как нельзя лучше. После разноса, устроенного тиуну, тот как-то сразу присмирел и лишь поглядывал на князя умоляющими глазками – лишь бы не уволил. Порадовала Константина и Доброгнева, сообщив, что рука в полном порядке, только вправлять пришлось, что она уже сделала.

– Нехороший он, мужики от него стоном стонут, – добавила она в конце своего краткого сообщения и попросила: – Ты уж построже с ним, княже.

Чего-чего, а уж это можно. Константин не поскупился, свирепо рыча на своего наместника чуть ли не целый час. Под конец тиун, окончательно придавленный гнетом тяжких обвинений, ведь мужики-то, видя такое дело, тоже подписались и наговорили про него достаточно гадостей, причем серьезных, в глубине души уже всерьез начал размышлять, сразу ему повеситься или подождать, пока князь лично удавит. Но тут Константин, решив передохнуть, заверил всех, что завтра вынесет свое окончательное княжеское решение, а сейчас пусть этот прощелыга в дом ведет да угощает чем бог послал.

А послал тиуну бог в тот день не только речных даров, то бишь свежей рыбы, но и хмельных медов в изобилии, а также смуглого, с поджаристой хрустящей корочкой, молоденького поросеночка с хреном. Вдобавок к этому основному блюду на столе красовалась куча всевозможных домашних яств, включая аппетитно хрустящие огурчики – прошлогодний засол, но вкусные до безобразия, духмяные грибочки, какое-то сало, все в розовых прожилках, тающее во рту. Словом, ничем не хуже, нежели у боярина Онуфрия накануне в Ольгове.

Вообще-то Костя уже успел заметить, что к князьям и боярам Бог как-то необычайно и постоянно щедр, а теперь убедился, что он и к тиунам тоже не менее благосклонен.

Единственное, чем существенно отличался дом тиуна от боярского, так это габаритами. У Онуфрия двухэтажный, а здесь хоть и большой, но пока без надстройки. Светелка, где они пировали, поменьше будет, да и спальни почти отсутствуют. С грехом пополам нашли одну комнатушку для князя и еще одну для Доброгневы и Марфуши, а дружинников изрядно подвыпивший Вячеслав, родная душа, отвел в свою лачугу, после чего вернулся назад. Епифан все порывался завалиться на пол прямо у порога горницы, но Константин – куда деваться – тонко намекнул, что собирается отправиться по девочкам и лишний свидетель будет лишь изрядной помехой в этом щекотливом деле.

Лишь после этого стремянной понимающе закивал и, бормоча, что князю любая будет рада и почто не веселиться, коли дело молодое, а ночь все покроет, послушно побрел на сеновал, после чего Константин весь вечер и добрую половину ночи проболтал с Вячеславом о том о сем, вспоминая главным образом родной двадцатый век. Вопросов, как им теперь быть дальше и что вообще с ними будет, они, по молчаливому согласию, почти не касались, одновременно посчитав, что ни к чему в такой веселый час омрачать настроение загадками, на которые все равно пока не отыскать ответ.