Ночью они выяснили и вопрос, касающийся юного возраста Вячеслава, никак не соответствующего званию. Оказалось, что им обоим при передислокации в иное время сбавили – в виде компенсации, что ли? – годков по десять.

С утра бывший капитан внутренних войск пристал к Косте с требованием немедленно заменить этого паршивца-тиуна на более порядочного человека. На вялые княжеские возражения о том, что нет на примете ни одной подходящей кандидатуры, Славка тут же торжествующе завопил, что таковая есть у него, не зря же он здесь торчал чуть ли не три месяца.

Вообще-то обдирал тиун всю свою деревню безбожно, но Костя еще колебался, и добило его лишь то обстоятельство, что по причине своей патологической жадности сей тиун не позаботился даже как-то поистратиться на вечернее угощение своих высокопоставленных гостей. Он и тут сэкономил, изъяв у кого-то в селе двух поросят, – а ведь на столе один всего лежал, куда, собака, второго засунул? – а также поотнимав, ссылаясь на необходимость накормить князя с его людьми, у кого то самое сало в розовых прожилках, у кого – бочонок меда. Сам же тиун отделался при накрытии стола своим личным скромным вкладом – огурчиками и грибами прошлогоднего посола, да и то, поди, из-за того, что все равно скоро выбрасывать, а то новые девать некуда будет. Вот этим он Костю и достал окончательно.

Однако на все предложения Славки о наиболее простом решении этого вопроса – выгнать его в шею или даже повесить – последовал решительный отказ.

– Все должно на суде решаться, – строго пояснил он бывшему капитану.

– Ты что, мне не веришь?! – возмущался Славка, но Костя был непреклонен.

– Если бы не верил, то и суда бы не устраивал. А если без него, то это уже расправа будет, а не наказание.

Впрочем, в конечном итоге все равно вышло именно так, как и хотел Славка. Только тиуну пришлось сначала полностью рассчитаться своим добром за незаконную конфискацию, а потом, под одобрительный гомон толпы, он тут же был смещен с должности по княжескому решению. Закончил Костя суд назначением на вакантное место нового тиуна по рекомендации Вячеслава и под одобрительный гомон селян. Новый управитель получил наказ жить по совести и людишек без нужды не обижать. Лишь ближе к полудню князю и всем сопровождающим его лицам удалось двинуться в дорогу.

Первое время ослепительное безжалостное солнце беспощадно вгрызалось в несчастные затылки Константина и Вячеслава с такой силой, будто хотело пробуравить в них дыру и, судя по их ощущениям, к исходу второго часа практически добилось своего. Не помогал даже прохладный кисловатый напиток, переданный Доброгневой в глиняной корчаге, едва они проехали первые несколько верст. Когда она протянула посудину во второй раз, то в ее глазах лишь заискрились насмешливые огоньки при виде тяжких страданий двух молодцов, а рука, держащая корчагу, дрогнула от подкатывающегося к горлу веселого смеха. Константин в ответ на это жалобно протянул:

– Медку бы чарку испить.

– Еще хуже будет, – безжалостно отрезала она, давая понять, что все дальнейшие уговоры тоже окажутся бесполезными.

– А чего ты ее слушаешься-то? – лениво зашевелился на козлах Вячеслав, правивший княжеским возком вместо Епифана. – Князь ты или не князь?

– И впрямь. – Константин подбоченился и попытался принять грозный вид, подобающий владыке, но от чрезмерных усилий в его голову вновь стрелой влетел острый, как отточенный клинок, солнечный лучик, и он, приложив руку к затылку, страдальчески застонал.

– Ишь как хмельной дух бродит, – покачала головой Доброгнева и посоветовала, добродушно улыбаясь: – Вы эту корчажку допейте, оно маленько и полегчает.

– Пили уже, – уныло отозвался Константин. – И никакого толку, – и пожаловался товарищу по несчастью: – Прямо с утра с одной стороны головы – бум-бум-бум, с другой – тук-тук-тук. Говорю, войдите – никто не заходит, а продолжают стучать.

– Ну, мне не так мерзко, – откликнулся Вячеслав. – Но тоже не ахти. А во рту вообще будто вся твоя дружина переночевала. – Он покосился на княжеского тезку, бодро восседающего на вороном жеребце чуть впереди возков, и добавил: – Причём вместе с лошадьми.

– Пейте-пейте, – приободрила их Доброгнева. – Говорю же, легче станет. А вон лесок вблизи, там и прохладой обвеет.

– Не доживем до лесу-то, – мрачно напророчил Константин.

– Не дотянем, – присоединился к нему Славка, поворачивая голову к Доброгневе и лукаво поглядывая на нее. – Чую я, прямо тут и отдадим Богу душу. И будет наша смерть на твоей бессердечной совести... Если она у тебя, конечно, имеется, – добавил он и хитро зажмурил один глаз.

Но Доброгневу было не пронять. Она лишь осуждающе глянула на княжеского собутыльника, невесть откуда взявшегося и тут же ухитрившегося не только набраться с князем, но и втереться к нему в огромное доверие. А иначе чего бы он развалился тут, вместе с Константином в одном возке, будто не смерд голопузый, а не ниже боярина будет. Пусть на месте возницы, но все равно не дело. Да еще и глаза свои бесстыжие на нее, Доброгневу, пялит, так и заманивает ими, так и притягивает. Тьфу ты, напасть какая. Гневно хмыкнув, гордая смуглянка предупредила Константина:

– Ну, вы тут пейте да отдыхайте, а мы тем временем к леску погоним пошибче. Надо и место для полдника выбрать, да и травок кое-каких собрать.

Ловко перетянутые кнутом лошади сразу прибавили прыти и оставили возок с князем далеко позади.

– В тенек поехала. Ишь самой жарко, небось, стало, – констатировал Вячеслав. – Слушай, а чего она такая злая у тебя? Вроде не жена, а рычит как тигра, – повернулся он к князю.

– Лечит она меня, – пояснил Константин. – Еще раньше предупреждала, чтобы меда или еще чего хмельного – ни-ни, а мы вчера вон как с тобой на радостях налакались.