– Вы точно не помнили эту фамилию, не так ли?

– Я плохо запоминаю имена.

– Другими словами, вы раньше не слышали этого имени?

– Почему вы так думаете?

– Да потому что иначе вы бы его запомнили.

– Я же объяснила вам, что плохо запоминаю имена.

– Кстати, об именах… – сказал я и замолчал.

– Вы хотите знать мое профессиональное имя или настоящее?

– Ваше настоящее имя.

– Я так и думала.

– Вы мне его скажете?

– Нет.

– А как ваше профессиональное имя?

– Билли Прю. – С этими словами она включила фары.

– Прелестное имя. Оно ничего не означает.

– А имена должны что-то означать?

– Они должны звучать убедительно.

– Как же оно звучит?

– Звучит как профессиональное имя, как псевдоним.

– Что ж, это так и есть. Значит, оно должно быть убедительным.

– Полагаю, что мы могли бы спросить об этом, пока вы не обдумаете как следует, что же вы еще хотели мне сказать.

– Вы можете помолчать? Я хочу подумать.

– Я так и предполагал, что вы захотите. Сигарету?

– Нет. Не тогда, когда я веду машину, – добавила она.

Я устроился поудобнее на сиденье и закурил. Так в молчании мы медленно проехали кварталов десять, и вдруг она прибавила скорость.

– Ну вот, наконец, – сказал я.

– Что такое?

– Наконец-то вы решили, куда мы едем.

– Я с самого начала знала, куда я ехала.

– Куда же?

– Ко мне домой. Мне надо переодеться.

– Видимо, это ударение на местоимение первого лица означает, что моя поездка закончится у вашего дома.

– Что вы хотите, чтобы я сделала? – спросила она. – Взяла вас на воспитание?

Я улыбнулся. Она повернулась ко мне – видимо, хотела что-то сказать, но передумала и промолчала. Минут через пять она остановилась у тротуара.

– Приятно было с вами познакомиться, – сказала она.

– Не беспокойтесь, я вас здесь подожду.

– Вам придется долго ждать.

– Ничего.

– Чего ради вы будете ждать?

– Хочу услышать, почему вас так заинтересовала миссис Крейл.

– Тогда сидите здесь и ждите!

Она выскользнула из машины, обошла ее сзади, вынула из сумочки ключи, отперла дверь подъезда и вошла внутрь. Я сидел очень спокойно, стараясь не поворачивать головы, но краем глаза увидел, что она остановилась через несколько шагов и постояла в плохо освещенном вестибюле. Она стояла там одну-две минуты, потом растаяла в сумраке подъезда.

Через три минуты дверь подъезда внезапно распахнулась, и я увидел фигуру, плотно закутанную в меховое манто до колен, которая стремительно сбежала к машине. Я вышел и начал вежливо открывать для нее дверцу.

Холодные пальцы стиснули мое запястье.

– Пойдемте, – хрипло прошептала она, – пожалуйста, пойдемте быстрее! О боже мой!

Я хотел задать ей вопрос, но, посмотрев на ее лицо, передумал и побежал за ней.

Дверь за ней захлопнулась, но в правой руке у нее был ключ. Левой она придерживала полы шубы. Она открыла дверь, прошла через вестибюль, который был лишь чуть-чуть шире коридора, поднялась по ступенькам и прошла по покрытому ковром коридору до лифта, который со скрипом привез нас на четвертый этаж. Она прошла по коридору и остановилась перед дверью слева. Ее ключ еще раз щелкнул в замке, и дверь распахнулась. Всюду горел свет. Это была трехкомнатная квартира, если считать за комнату маленькую кухоньку без окна. Квартира была не из дешевых.

Ее перчатки, сумочка и жакет лежали на столике в прихожей. Там же стояла пепельница с единственной, наполовину выкуренной сигаретой. Через открытую дверь мне была видна спальня, где на кровати валялись ее юбка и блузка, которые она сняла с себя.

Она проследила за моим взглядом и хрипло прошептала:

– Я как раз сняла с себя все – собиралась принять ванну. Я набросила на себя первое, что мне попалось под руку.

Я посмотрел на меховую шубку. Ее левая рука придерживала полы, в просвете между которыми проглядывало розовое шелковистое тело.

– Что же произошло?

Не говоря ни слова, она прошла к двери в ванную, потом отпрянула:

– Сделайте это, пожалуйста, сами.

Я открыл дверь и заглянул внутрь. Там горел свет. В ванне лежало тело человека, который сегодня днем сопровождал миссис Эллери Крейл во «Встречах у Римли». Его колени были подтянуты высоко к груди, голова откинута на край ванны, глаза полузакрыты, нижняя челюсть отвисла.

Я дотронулся до его руки, чтобы пощупать пульс, но это была пустая формальность. Сердце Руфуса Стенберри было так же неподвижно, как церковный дворик морозным утром. Даже в смерти его лицо имело то же расчетливое выражение. Сейчас он, наверное, проводил ревизию вечности.