А тут стихи… Командир, мол, в сем деле знаток, пусть он и решает. История раскручивалась нешуточная. Чьи стихи, зачем их привел в письме военврач Баскаков, какой в них смысл?.. Особенно «казненные поколения» смущали. Тут и Александр Георгиевич заколебался. С одной стороны, надо на экспертизу посылать, где тут знатоков литературы сыщешь. С другой — на смех могут поднять в инстанции. Шашкову, мол, делать больше нечего. А решение принимать надо. Тут и подвернулся Олег Кружилин… Ему начальник Особого отдела доверял не только по анкете, а еще и нутром чуял предельно своего, ограждал от недобрых поползновений, берег, возможности к тому у Шашкова, конечно, были.

Наложив резолюцию о прекращении «поэтического» дела, Шашков раскрыл папку, где лежали списки командиров, знающих немецкий язык. Списки были составлены согласно циркуляру, полученному сверху и гласившему: ввиду особых обстоятельств, в которых находится 2-я ударная, при тенденции к ухудшению обстановки надо выявить всех знатоков языка противника и установить за ними негласный надзор.

«Так, — сказал себе Александр Георгиевич, прочитав казенную бумагу, — мы еще воюем, а нас уже приговорили…» Ведь что может для полуокруженной армии означать формулировка «ухудшение обстановки»? Только полное окружение. И тогда командир Красной Армии, знающий немецкий язык, оказывался по этой директиве потенциальным изменником, пособником врага.

Список был не так уж велик, германистов в Красной Армии, особенно тех, кто учился у немцев военному делу, давно уже вывели под корень, но кое-кого из новеньких включили сюда. Были здесь корреспонденты из «Отваги», переводчики из штабов, сотрудники разведотдела, кроме самого Рогова. Тот знал английский, и у Шашкова иронично проклюнуло в сознании: не будь Англия в союзе с нами, попал бы его сосед в агенты Интеллидженс Сервис.

Занесли в список и Кружилина, только еще в черновике Александр Георгиевич вычеркнул его фамилию. Так, на всякий случай. Пока Олег у него под рукой, он его в обиду не даст, но ведь и сам Шашков смертен, а списки пойдут наверх, где хрен его знает для какой цели их могут использовать.

Профессионал высокого класса, уцелевший от чисток и «санитарных рубок» в аппарате НКВД, Александр Георгиевич крепко усвоил: самое надежное дело — ни в каких списках не значиться вообще.

И в новом перечне «шибко грамотных и умных» Олег Кружилин уже не состоял.

Шашков вздохнул и занялся планом совместных с партизанскими отрядами действий за линией фронта. Ему переслали для ориентировки копию рапорта командира отряда, состоявшего из студентов и преподавателей института физкультуры имени Лесгафта.

Едва он успел прочитать документ, вошел его новый помощник Ряховский.

— К вам просится начальник связи, — сообщил он.

— Просятся на горшок, парень, — усмехнулся Шашков. — Когда ты в себе военную косточку разовьешь? А еще милицией командовал.

До службы в армии Ряховский возглавлял райотдел под Гродно.

— Зачем мне да и моим костям еще одну мосалыгу, — отшутился тот. Он и вправду худ был до неправдоподобия.

— К вам генерал Афанасьев, товарищ майор государственной безопасности, — теперь уже четко доложил бывший милиционер.

— Пусть заходит, — ответил Шашков.

В начале мая, едва ландзеры отметили День труда, роту, где служил Руди Пикерт, охватило уныние. Их командира, обер-лейтенанта Шютце, ставшего гауптманом, перевели в соседний батальон начальником штаба.

Старик Вендель первым пронюхал через знакомого писаря, что новым их ротным назначен лейтенант Герман Титц.

— Ну, держитесь теперь, засранцы вы эдакие, — сказал Вендель солдатам, придя в блиндаж с новостью. — Этот славный вояка поубавит вам прыти, какую вы обрели при добряке Шютце.

— Почему, господин фельдфебель? — почтительно спросил Венделя новобранец Хорст Фельдман, занявший место пропавшего без вести Вилли. По иронии судьбы он тоже был крестьянином из Баварии, приученным к порядку и уважению к старшим.

— Старший фельдфебель, щенок! — рявкнул на него Вендель, любивший нагнать страху на желторотых.

Фельдман вытянулся во фронт и, заикаясь, попросил извинить его.

— Вольно! Садись! — смилостивился Вендель. — Распустились на фронте… Впрочем, тебе-то, Фельдман, некогда было распускаться, без году неделя на передовой. Тебя попросту недоучили в тылу. Ничего, лейтенант Титц устроит вам русскую баню…

— Не томи нас, Вендель, — примиряющим тоном попросил Руди, как старый солдат он мог себе позволить говорить с обер-фельдфебелем почти на равных, по крайней мере вне службы. — Почему нового командира роты считаешь монстром?

— Да потому, что он пруссак! — воскликнул Вендель. — А для любого пруссака, когда тот надевает военный мундир с офицерскими погонами, люди становятся оловянными солдатиками, независимо от того, сколько их у него в подчинении: взвод, рота, дивизия или целая армия. У надменных болванов особое устройство в головах: оно исключает заботу о том, чтоб воевать малой кровью.