Воины Аст Ахэ не носят блистающих доспехов и ярких плащей. Одежды их черны, как скорбь, и нет гербов на их черных щитах. В бою каждый из них стоит десятерых, но жестокость чужда им. Никто из Черных Воинов не откажет в милости раненому врагу, никогда кровь женщины, ребенка и старика не обагрит меч воина Аст Ахэ.

Воины Аст Ахэ — ученики Властелина. Честь для них дороже жизни; они мудры, и вожди прислушиваются к совету Черных Воинов.

Ты можешь быть простолюдином или сыном вождя: для Аст Ахэ равны все, и сын вождя может остаться простым воином, а простолюдин — стать предводителем войска. Аст Ахэ нужна твоя сила, твой ум, твой талант, твое сердце: иных заслуг нет, иной меркой не меряют здесь людей. Воин Аст Ахэ — справедливость и мужество, мудрость и твердость. Воинство Аст Ахэ — щит Властелина для тех людей, которых называют «низшими»; меч Властелина, разящий врагов.

Пройдет десять лет, и ты сможешь покинуть Аст Ахэ: другой займет твое место. Ты можешь остаться, но в Аст Ахэ нет стариков. Тот, кто чувствует приближение старости, — уходит. И до конца жизни его будут почитать люди, а вожди и старейшины — прислушиваться к его советам.

Ибо на всю жизнь для людей он — воин Аст Ахэ.

Дальше — хотя и было видно, что писалось той же рукой, — почерк менялся. Насколько я понял, здесь было использовано начертание, применявшееся при писании самого сокровенного — дневников, 'писем другу, стихотворений.

Что связывало нас? Братство. Слово это говорит все — и ничего. Все воины Твердыни были братьями. Я не скажу, что узы, связующие таэро-ири, крепче кровных уз: они — иные. У Твердыни одна душа, одно сердце. И все мы — одно.

Мы не были — да и не могли быть — одинаковыми. Похожи были лишь тогда, когда впервые приходили в Аст Ахэ: мальчишки, жаждавшие подвигов и великих свершений. Во всех юных жажда эта неистребима. Но, хоть меньше трети становится воинами Меча, мало тех, кто покидает Твердыню в разочаровании. Он учит нас ценить дар, живущий в каждом из нас.

Я сказал — «он учит»? Но учимся мы у Таэро-ири — искусству честного ремесла. Он же просто — есть. И потому мыслю я, что никогда в грядущие века не будет ничего подобного Твердыне, ибо душа ее и сердце ее — Тано.

Мы не думали об этом. Когда впервые видишь сосну на горной вершине, открытой ветрам, сжимается сердце от неясной тревоги. Но проходит день, другой — люди привыкают, тревога оставляет их. Мы не боялись за него. Для нас он был всегда; в нас не рождалось мысли, что его может не быть. И сейчас мне странно говорить — он беззащитен…

Дар же свой мы не выбирали; редким был он ведом прежде, чем мы приходили в Твердыню. Не знаю, как умел он раскрывать этот дар. Должно быть, странно будет узнать потомкам моим, что предок их был не воителем, но Мастером Флейты, что рукоять меча не столь привычна была рукам моим, сколь поющее дерево и сталь резца. Однако же всех нас учили владеть мечом — а потому на рассвете я отправлюсь в путь, из которого, ведомо мне, не вернусь, как не вернется и никто из нас.

Тот, кто будет читать эти строки, — да узнает он: не было Зова и не было приказа. Но и помыслить не могу о том, чтобы остаться. Тяжело объяснить, что ведет нас в бой, из которого не выйти живым. Быть может, в грядущие времена скажут, что узы таэро-ири стали проклятием нашим, цепью, увлекшей нас к краю пропасти и дальше — в бездну. И мне не разубедить их: никому из таэро-ири не суждено надолго пережить падение Твердыни.

Мы оставались — таэро-ири а т'айро-ири — до последнего часа своего. Мы не знали одиночества ни в жизни, ни в последние мгновения перед шагом за Грань. Но не сможет жить тот, кто лишился души, из чьей груди вырвали сердце. Когда оборвутся нити, связующие нас, мы — не сможем быть. Ни к чему оттягивать час смерти.

Пусть покажется это странным — мы идем на смерть, потому что не хотим умирать. Не хотим умирать в пустоте одиночества. Узы родства не заменят уз т'айро-ири.

Нарекут ли нас безумцами или героями — об этом не хочу думать. Никому не дано понять, что ведет нас, — я бессилен объяснить и нет слов, чтобы рассказать. Поймет лишь испытавший.

Так записал я, Хоннар эр'Лхор, в год от Прихода в Земли Севера 716-й, в последний год Твердыни, сего дня пятнадцатого знака Таили.

Я отодвинул Книгу. Вот. Взгляд с другой стороны. Взгляд наших противников. Взгляд побежденных.

Великие Валар, как же это мне напоминает… муравейник. Неспособность существовать самостоятельно… Неужели он и людей сумел лишить воли к самостоятельному существованию, подчинив их себе полностью? Когда погиб Нуменор, наши предки нашли в себе волю жить даже после такой потери. Жить и хранить память. И ныне я говорю — я нуменорец. Хотя Нуменора уже давно не существует…

Тут много будет крови и жестокостей. И, конечно, в этом будут виноваты эльфы, неспособные понять величия замыслов Учителя, и наши предки. Эдайн. Ну что ж, я читывал харадские хроники и повести. А уж если почитать то, что осталось от последних лет Нуменора, — так там и похлеще будет.

Я невольно посмотрел на пухлые, тщательно пронумерованные и надписанные тома документов из Умбара и Гондора времен государей-отступников. Я в свое время весьма пристально их изучал — надо сказать, сухое изложение событий иногда куда сильнее действует, чем самое кровавое, самое жестокое описание.