Шрифт:
И Дуся определенно думала о нем. Никого ведь кроме Бирюкова и начальника не угощала чаем с вишневым вареньем. А еще так привздыхала, глядя на потомственного почтальона.
Окончательно прояснил для себя Бирюков Дусину позицию нечаянно подслушав, как перешептывались женщины в отделении:
— Ты на Бирюкова что ли глаз положила?…
— А что, — отвечала Дуся, — Бирюков мужчина полноценный. Даже начальник его талант отмечает…
И такую отныне в ногах легкость Бирюков почувствовал (особенно в правой), что готов был не ходить по бренной земле, а летать над нею. Каждый раз, когда он вспоминал этот разговор, ему стоило большого труда удерживать себя от того, чтобы не толкнуться мощно правой и не взлететь, не взмыть над их почтовым отделением, не пролететь над Дусей на бреющем полете, вызвав новую дрожь ее лавины.
Все чаще переглядывались они с Дусей на работе. Все дольше засиживались за чашкой чая с вишневым вареньем. И казалось Бирюкову, что прямо-таки на глазах нарастает напор лавины. И что он просто обязан выпустить ее на волю.
В радость были эти дни Бирюкову. Но в одну ночь переменилась вся его жизнь. Зазвонил телефон под утро. И Бирюков, подскочив на кровати, запутался в одеяле правой. Падая, ступил на пол с левой.
— Извините, — сказали в трубку, — мы просто ошиблись номером…
— Просто ошиблись номером, — повторил себе Бирюков. И чуть не заплакал — плохие предчувствия обрушились на него.
Да, по пути на работу сильный ветер порвал его зонтик и дождь промочил Бирюкова до нитки. А когда он входил в отделение, то споткнулся о порожек. О тот, что перешагивал тысячекратно без всяких загвоздок. А тут… Да еще прямо у всех на глазах.
— Что-то ты неловкий сегодня, Бирюков, — заметил начальник.
Все молча и согласно закивали. Только Дуся не дрогнула головой. Но не дрогнула и лавиной.
Весь день у него пошел наперекосяк. Два раза клал он письма не в те почтовые ящики, спохватывался и выковыривал их обратно. Потом возвращался в дом, в котором забыл разбросать газеты. А в самом конце рабочего дня не удержал дверь, когда начальник уходил домой. Глава отделения не слабо получил по заду и, потирая его, пробурчал:
— Да, не тот Бирюков стал, не тот…
Побитой собакой глянул Бирюков в сторону Дуси. Но не было ее на месте. Другая экспедиторша, перехватив его взгляд, уведомила:
— Ушла Дуся уже. Дело у нее какое-то, торопилась…
Сам не свой вышел Бирюков из отделения. И второй раз за день споткнулся. Да так, что правая нога его подкосилась и рухнул он на асфальт.
«Конец» — ужасно отчетливо подумал Бирюков и слабым голосом крикнул о помощи. Вызвали «скорую».
В больнице ему сделали рентген. Врач, глянув на снимок, бросил его в корзину:
— Вставайте. Можете идти домой.
— Как-как? — не понял Бирюков.
— Вот так, — показал ему пальцами врач, — ножками…
— А перелом?
— Радуйтесь, нет у вас никакого перелома. Легкий ушиб. Можете спокойно ходить на работу, а также на танцы и на прочие дискотеки. Следующий…
Бирюков шел домой и пожимал плечами:
— Не сломана…
И налегал побольше на правую:
— Не сломана…
И даже прыгал на правой:
— Не сломана…
По пути домой с горя и счастья взял Бирюков бутылочку. Сел в комнате у окна и положив правую на наследственный пуфик налил себе первую. Потом вторую и третью.
Выпивая, поглаживал он чуть припухшую пострадавшую. И легче ему становилось. Он хмыкал:
— Не сломана.
Значит завтра как обычно пойдет на работу, ловко проявится в отделении и заслужит похвалу начальника. И Дуся вздохнет, как полагается, и нальет ему в обед чая с вишневым вареньем.
И налил себе Бирюков четвертую и пятую. Осмелев, представил как полногрудая Дуся сидит напротив него не в отделении, а в этой вот самой комнате. И не она угощает его чаем с вишневым вареньем, а он ее — из этой бутылочки. И Дуся выпивает, отставляя в сторону пухленький мизинчик. И ее лавина все ближе и ближе к нему. Осталось только протянуть руку и нащупать потайную кнопку.
Вздрогнув, Бирюков выпил шестую и седьмую. И увидел вдруг, что вовсе это и не Дуся напротив него пьет наливку. Не Дуся, а его собственная правая. Схватился он за то место, где она должна быть — присутствует. Глянул обратно, а напротив него нет никого — ни ноги, ни Дуси.
Зарекся Бирюков после такого видения выпивать. Но только отныне правая нога и в трезвом виде начала ему мерещится повсеместно. То в потемках принимал он за ногу стоящий в углу веник. А то — висящее на бельевой веревке полотенце. Но самым ужасным было то, что теперь, когда он глядел на Дусю, пьющую чай, вспоминалась ему нога, пьющая наливку. И Бирюкову становилось не по себе. Ему уже не хотелось ни чая с вишневым вареньем, ни схода могучей белой лавины.
Ссылаясь на занятость Бирюков стал отказываться от чая. Дуся задрожала. И уже не только грудью, но и всем телом. На ее щеку упала прямо-таки предгрозовая капля. А Бирюков подумал, чем это может обернутся, если промочишь сломанную ногу. Лавина Дуси покраснела. А Бирюкову пришло в голову, что такого цвета бывает воспаление в районе перелома.
Рассматривая Дусю он размышлял о накладываемых на переломы шинах, о гипсе, о белой лавине халатов, бинтов и марлевых повязок. Ловил себя на таких мыслях и бросался к двери: