— За переговоры! — предложил Вахтанг, подливая в стаканы золотистый эль.

Артем покорно выпил и стал прощаться.

Тетя Поля возвращалась с траулера домой, неся в руке тяжелые пикши, поддетые за жабры на одну бечевку. Вот и окончен ее первый рейс. Не так уж и страшно все это. Сейчас другое страшит — одиночество. Все-таки, что ни говори, а коли нету родного человека под боком, не сладко встречать старость. «Детишек Бог не дал, — часто печалилась она, — война закончится, какого-нибудь сироту возьму, все легче будет…»

Иногда она пыталась вспомнить свою молодость. Но в памяти почему-то остались только заливные поймы в цветах, паруса в солнечном мареве да веселый перестук топоров на верфях, еще вот помнит, как жемчуг собирала, как пела на вечеринках старины протяжные, ну — и все, пожалуй. Зато с какой страшной явственностью вспоминается всегда последнее, совсем недавнее, и больше всего тот ветер, когда пришел Антон Захарович домой веселый, праздничный — оставили его на «Аскольде» по-прежнему боцманом.

Неожиданно за ее спиной раздался чей-то голос:

— Эй, хозяйка! Не продашь ли рыбки?

— Сам поймай, — ответила тетя Поля, не обернувшись на голос, и вдруг обиделась. — Да что я тебе, — крикнула, — спекулянтка какая?!

А когда обернулась, то увидела: стоит перед ней солдат в старенькой шинели без погон, на голове папаха потертая.

— Да что ты, мамаша! Я тебя обижать не хотел. Просто вот рыбки захотелось. Дай, думаю, спрошу!

— .Эка невидаль, рыбка-то, — смягчилась тетя Поля — Будто ты и солдат не наших краев?

Подкинул солдат тощенький мешок на спине, подошел:

— Эх, мать ты моя! — сказал. — Два года в этих краях землю собой согревал. Уж оттаяла она или нет — не знаю… Из плена вот бежал, второй только день как на свободе…

— Сердешный ты, — пригорюнилась тетя Поля, — как же ты живым вышел оттуда?

— И не спрашивай, — отмахнулся солдат. — Кости все перебиты, зацинжал сильно. Меня, вишь ты, вчистую демобилизовали. На родину еду, на Псковщину…

— Да ты бы сразу эдак-то сказал. У тебя и денег-то, наверное, нету?

— И то правда, — весело согласился солдат. — Денег всего четыре рубля. Ну, думал, поторгуюсь…

— Так пойдем ко мне, эвон коттедж мой стоит на взгорье. Пойдем, уж чем-чем, а рыбой-то я тебя угощу!.. А ты в плену старичка такого не видывал?

— Величать-то его как прикажешь?

— Мацута, Антон Захарович.

— Не припомнить. Может, и видел когда… Пришел солдат в дом, сел у комода, осмотрелся.

— Хорошо живете, — заметил.

— Жили раньше, — ответила Полина Ивановна.

— Заживем еще! — бодро откликнулся солдат.

За столом, аппетитно обгладывая жареные куски рыбы, солдат рассказывал:

— Сейчас, мать, дело такое, что только беги. Вот и бежит народ. Финский-то фронт, — слышала небось? — словно шинель на мне, по всем швам расползается. Наш брат-пленный и пользуется… По лесам, горам да болотам только костры наши и светятся. А из плена-то самого на «ура» бежим. Знаешь, как это?.. А вот: выведут нас, допустим, на работу, мы уже все сговор держим, «ура» крикнет кто-либо, и — врассыпную… Ну, конечно, человек пять недосчитаемся. Тут уж дело такое, робкий лучше не лезь…

— Робкий он у меня, — сказала тетя Поля.

— А я тоже был из этого десятка. Коли жить под немцем не хочется, так поневоле осмелеешь… Тут такое уж дело, мать! — твердо повторил он, по-крестьянски собрав со стола крошки.

И когда он ушел, этот солдат, тетя Поля вдруг почувствовала себя легче. Ночь проспала спокойно, а наутро проснулась с новым настроением. Ей все время казалось, что кто-то должен прийти, она кого-то ждала, но — кого?..

Вечером навестила дочку Аглаи и наказала старому смотрителю:

— Ты, Степан, время от времени заглядывай ко мне. А вдруг придет он, а меня нету, — я снова в море уйду! А я — жду…

— Кто придет-то? — удивился Хлебосолов.

— Ясно кто! Или не понимаешь?

— Невдомек мне.

— Ну, это твое дело. Только заходи.

И смотритель, внимательно посмотрев ей в лицо, сказал:

— Ладно! Зайду… Ты не беспокойся… Или вон Анфиску пришлю — у нее ноги помоложе…

Около смерти

«Ну вот, — подумал лейтенант Рикко Суттинен, — одна-две минуты — и все будет кончено… Все, что было!.. Так, пожалуй, и лучше…»

И, подумав, он вытолкнул из-под ног березовый чурбан, тонкая петля сразу захлестнула шею. Ему показалось, что он слышит, как хрустят хрящи его горла, потом боль рванулась откуда-то из груди — впилась в самую макушку головы.