Сержант проигнорировал это хриплое карканье. Он просунул лом между ног лейтенанта, нашел точку опоры и его мышцы напряглись.

— Будет немного больно. Продолжай зажимать рану.

— Я сказал, уезжайте, Болан. Я полицейский.

— Рассказывай дальше, — проворчал Мак и навалился на лом.

— Я Том Постум.

На шее Болана вздулись жилы, мышцы взбугрились, на усталом лице прорезались морщины.

— Угу, знаю...

Ну да, он же всеведущ. Может еще и всемогущ к тому же. Металл трещал, подавался, подымался. Волна тепла пошла вниз по ногам.

— Зажимай, зажимай!

Постум понял, что он имел в виду. Кровь толчками потекла с новой силой. Болан снова схватил кисть его руки и прижал к паху.

— Вот так!

— Боюсь, у меня не хватает сил...

— Политик! Мне нужен жгут!

В окошко просунулась длинная пластиковая трубка. Болан схватил ее и обмотал Постуму правую ногу чуть повыше колена. Затем его сильные руки удивительно осторожно ощупали обе ноги Постума. Болан повернул голову к полицейскому и со скупой улыбкой сказал:

— Думаю, переломов нет, иначе ты не сидел бы так тихо.

В окне снова возник смуглолицый.

— Я нужен?

— Вдвоем не развернуться, Политик. Я сейчас его вытащу. Позови Гаджета.

И почти сразу же, по крайней мере так показалось Постуму, его потащили из разбитого автомобиля. Кто-то наложил плотную черную повязку поверх его глаз. Он хотел сказать, что, мол, не надо, что с глазами у него все в порядке, но потом сообразил, что повязка нужна не ради его, а ради их спокойствия.

Голос, который он слышал совсем недавно по радио, подтвердил его мысли.

— Все в порядке, мы ее снимем, когда будем внутри.

Другой голос, тот самый — жесткий и холодный, скомандовал:

— Шевелитесь, ребята. Мы уже выбились из графика.

Постума быстро перенесли в другую машину, просторную, если судить по тому, как они там двигались, и машина тут же тронулась с места. Его положили на что-то мягкое, и все тот же холодный голос, находящийся сейчас в некотором удалении, снова отдал приказ:

— Гаджет, доложи обстановку!

Кто-то опустился на колени рядом с Постумом — наверно смуглый — и поправил жгут, после чего ощупал ноги Тома ниже колен.

— Мы находимся на территории округа, — мягким голосом ответил тот, кого звали Гаджет. — В эфире чисто, нет никаких радиообменов.

Невероятно! Никто даже не позвонил в полицию? Не доложил об этом?!

С глаз Постума сняли повязку. Он лежал на кушетке в салоне автофургона. Соседняя кушетка тоже была занята. Там лежал какой-то связанный старик с повязкой на глазах. Это еще кто?

Смуглолицый тип выглядел ужасно. Он был в порванном боевом комбинезоне, грязном и запятнанном кровью. Красная линия перечеркивала его лоб на дюйм выше бровей — похоже на след пули. Однако парень улыбался ему. Устало, но улыбался.

— Ты, старик, на волоске висел, — сказал он Постуму.

— А то я не знаю, — слабо ответил лейтенант.

Спереди послышался голос Болана:

— Гаджет, ты не хочешь порулить?

Постум увидел наконец третьего партнера Палача, того, кто говорил мягким голосом, — спокойного парня, на лице которого, казалось, навеки застыла улыбка. Он с сочувствием посмотрел на Тома и прошел вперед.

Через несколько секунд в салоне появился Болан. Он тоже выглядел не лучшим образом: глаза красные, лицо почерневшее от пороховой гари. На левой руке кровоточила царапина, вроде той, что красовалась на лбу у Политика. Комбинезон был местами разорван в клочья, местами прожжен насквозь.

Постум никогда не видел человека, выглядящего таким усталым.

Помимо своей воли он проникся симпатией и сочувствием к этому человеку, и снова с удивлением услышал собственный голос:

— Сержант, тебе надо бы прилечь и отдохнуть.

Болан улыбнулся ему и опустился в мягкое кресло.

Постум все понимал. Он знал кое-что о сражениях и о том, что они творят с человеком. Задача выживания в ежесекундно меняющейся обстановке требует от воина напряжения всех его физических и духовных сил и высасывает всю его жизненную энергию. Если учесть то, что он слышал о Болане, то парень давно уже должен был превратиться в иссохшую мумию.

Что-то порочное и извращенное зарождалось в психике полицейского лейтенанта. Он сообразил это, когда, сам того не желая, как бы помимо собственной воли, заговорил: