Как бы не сбрендить! Круглый наивный пупок был прямо у него перед глазами. Под руками. Вот он, пожалуйста! Красоты неимоверной. А еще плоский бледный живот, а повыше — острые ребра торчком, а пониже — полоска ткани, и тонкие ножки, и детские розовые коленки в царапинах, на левой — родинка, а потом — узкие щиколотки, и маленькие аккуратные пальчики, слегка налезавшие друг на дружку.

Тоже мне Гумберт, любитель нимфеток!

Было бы из-за чего умом тронуться! Она же — малявка! Кожа да кости! Бледная, растрепанная, худая пичужка! Успокойся!

Я спокоен, ответил он себе, совершенно спокоен.

Я точно знаю, что хочу ее. Я уверен, что она — моя. И все остальное не имеет никакого значения. Пусть даже у нее окажется нулевой размер лифчика! Пусть даже спина у нее будет волосатая или прыщавая!

Он нарочно все это придумывал, надеясь все-таки остыть.

Бесполезно.

Да и ведь знал он, зачем она пришла. Дуреха! Она хотела соблазнить его, а потом укокошить. Или что? Просто шмякнуть по голове молотком? Ой, какая балда! Наверное, она считает себя очень умной и предприимчивой особой, выделывая здесь кренделя на все лады. Но что ж тогда стесняться? Он видел не только ноги и пупок. Он видел ее пунцовые щеки и убегающий взгляд.

Она — та, для которой он купил бы норку!..

Он держал бы ее за руку, взбираясь на гору Индюшка и прыгая в водопад, и шагая по ночному безмолвию леса, и падая в бесконечность — их бесконечность, и взмывая к звездам — их звездам.

Да. Та самая.

И кем-то давным-давно определено, что они будут вместе.

…Для этого надо лишь убить Эдика и уговорить ее не носить траура, а выйти замуж за него, Артема.

Все очень просто.

— Иди вниз, — устало сказал Артем, прикрыв веки.

Будто муха, он влип в собственные мысли, похожие на тягучее сгущенное молоко.

— Я не хочу вниз! — завопила она. И добавила, будто прыгнула в ледяную воду: — Я хочу тебя.

Он открыл глаза. Верить было нельзя. Не верь, сказал он себе.

— Пожалуйста, уйди, а?

Она жалко хлюпнула носом. И тут увидела выражение его лица, и будто кто-то ударил ее в солнечное сплетение, и разом кончился кислород, и сердце больно сдавило.

— Тебе плохо? — спросила она, когда смогла говорить.

— Уйди. Я прошу тебя. Уйди!

— Почему?

Она осторожно посмотрела ему в глаза. Ей хотелось этого с той первой встречи, когда он поставил ее на землю и стал расспрашивать, глядя при этом куда-то поверх ее головы, мимо, мимо, черт подери!

А теперь он глядел прямо на нее, и глаза его — холодные камни, блеснувшие вдруг янтарем, — были внимательны, а взгляд тяжел. И еще в этом взгляде была тоска.

Она моментально забыла, что собиралась соблазнить его. Она забыла даже, что стоит почти голая перед чужим, непонятным, пугающим мужиком. И ощущает его тоску, как собственную. Не зная причин, но кому важны причины?

— Иди, — повторил он.

— Я не хочу быть одна, — сказала она.

А чего она хочет, растерянно подумал Артем.

— Я не хочу быть одна, — повторила Ладка, и тогда он понял, что она имела в виду.

— Ты не одна, — возразил он, тоже имея в виду Эдика. — Ты не будешь одна. Потерпи немного.

— Я не хочу больше ждать!

Она ударила руками по его плечам и сжала их, и встряхнула, точно зная, что еще немного — и она пропала… Если он не поможет, не подхватит, не протянет навстречу рук.

— Пусти, — не шелохнувшись, сказал Артем.

— Нет!

Он замотал головой.

— Отойди от меня! Не трогай меня! Ты что? Не понимаешь?!

— Не понимаю! — в исступлении заорала она.

— Ну и дура! — рявкнул Артем, резко дернул ее и уронил на себя.

Она неловко брякнулась ему на живот и уставилась, не мигая, в глаза, в которых отражались ее собственные — испуганные, нетерпеливые.

— Дура! — с омерзением выговорил Артем. — Какая дура!

И стал покрывать ее лицо жесткими поцелуями. Задыхаясь, она искала его губы и бестолково, как слепой кутенок, тыкалась в разные стороны, а горло сводило судорога.

Но этого было мало, и его пальцы в сумасшедшей пляске понеслись по ее телу.

А в его голове разрасталась черная дыра — разрасталась до тех пор, пока не поглотила его всего без остатка. И тогда он вскочил, уронив табурет, и подтолкнул ее к стене.

Он жадно вбирал в себя детский пушок на скулах, розовые припухлости вокруг рта, влажную прядку, прилепившуюся к щеке, и грудью ощущал биение ее сердца.

А потом от прикосновения худенькой ладошки спина его взмокла, зрение и слух отказались ему служить, только пот струился между лопаток, и ноги подкашивались, и пришлось пристроить колено к стене, опереться на стену рукой и, кажется, что-то еще куда-то приладить.