Уля Ляпина опустила голову и, если бы не была супердевочкой, обязательно бы сейчас расплакалась.

– Погоди-ка, – вдруг сказал машинист, сдвинув на бок форменную фуражку. – На участке от Десяткино до Девяткино идут строительные работы. Там рабочие подновляют насыпь и частично меняют шпалы. Поезда следуют по запасной ветке, а на ней ни одной станции. Залезай! – Он открыл дверь, приглашая супердевочку занять место отсутствующего помощника. – Полчаса сэкономленного времени я тебе обещаю. А Девяткино это уже город. Там метро. Под землей доберешься быстро – быстрее, чем от вокзала.

– А вы? – заволновалась Ульяна. – Вам же надо быть в городе строго по расписанию! А вы приедете на полчаса раньше. Вас за это не накажут?

– Не накажут, – сказал водитель электропоезда. – В Девяткино дам поезду передышку, сбавлю скорость на перегонах, на станциях постою подольше. За меня не переживай, мы, машинисты, народ бывалый. На нас можешь всегда рассчитывать, особенно, когда человек в беде.

Тем временем загорелся зеленый, водитель дал сигнал к отправлению, и вот уже за стеклом кабины замелькали пригородные пейзажи.

Супердевочка ведь почему супердевочка? Потому что ей все вокруг помогают – и люди, и собаки, и машинисты пригородных поездов, и крутые байкеры, вроде Фредди Крюгера, и скромные испытатели мухолетов. Носороги и бегемоты – даже те наверняка не откажут в помощи супердевочке, окажись она, например, в Африке. Не говоря уже про африканских слонов.

Но это так, к слову. Чтобы вы знали, что без помощи людей, которые нас окружают, супердевочке не то что злодея не победить, ей не справиться с такой глупой привычкой, как грызть ногти или чавкать во время еды.

Пока Уля караулила брюнета в кустах, пока дожидалась поезда и ехала на нем до Девяткино, в городе происходили события, не менее занимательные, чем в пригороде. Начались эти события просто – с чаепития на дяди Петином огороде.

Дело в том, что после инцидента на пустыре и последовавшего за ним визита к старому картофелеводу-любителю, Грызунов, компаньон брюнета, долго и мучительно размышлял о природе добра и зла. Вспомнил детей в песочнице, у которых он отнимал игрушки, сравнил их простодушные лица с собственным отражением в зеркале, перечитал стихотворение Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо» и решил, что с него довольно! Хватит жить обманом и гнусностями! Хватит, как какая-нибудь пиявка, сосать кровь у населения любимой родины! Хватит юлить и жадничать! И – хватит подчиняться приказам лысого хитрюги и вымогателя!

Когда чуть позже на скамейке в кустах понурые Ломакин с Кусаевым готовы были провалиться сквозь землю под злобным взглядом своего лысого командира, Грызунов держался спокойно и даже с вызовом настукивал каблуком популярную матросскую песню из оперетты Дунаевского «Вольный ветер». А вываливая куски арматуры, которые ему дал дядя Петя, – якобы нарубленные останки мальчика на проволочной ноге, – Грызунов как бы случайно вместо портфеля пару железяк поржавее сбросил лысому на его ботинки. Грязней от этого ботинки не стали, зато чувство, испытанное нашим героем, сравнимо было с чувством богатыря Ильи Муромца, оттяпавшего у идолища поганого его поганую басурманскую голову. И наконец порошок злости, выданный ему лысым как поощрение, он отдал провинившимся Кусаеву и Ломакину – безвозмездно, за простое «спасибо», – не оставив себе ни крошки.

Поэтому ближе к вечеру, сидя за столом из фанеры и прихлебывая сладкий цейлонский чай на маленьком огородике дяди Пети, он чувствовал себя легко и свободно, как вольный ветер из упомянутой оперетты.

– Говорите, порошок злости? – спросил хозяин огорода у гостя, задумчиво разжевывая чаинку. – Нет, не знаю про такой порошок. Может, трудовой злости? Такой в мое время был. Его стахановцам и ударникам выдавали, чтобы были в работе злее. Нужно, например, выполнить норму в двадцать заклепок на квадратный метр площади судового котла, дают стахановцу порошок трудовой злости, и он на тот же квадратный метр кладет заклепок уже не двадцать, а сорок, пятьдесят, шестьдесят – пока, короче, заклепочный материал не кончится. И котел уже не котел, а одна сплошная заклепка, хоть в музей его выставляй. И выставляли, потому что где еще такому котлу стоять, как не в музее. Не на корабле же. Вы варенье-то, не стесняйтесь, кушайте, варенья у меня много. – Дядя Петя подвинул к гостю большую, трехлитровую банку с торчащей из нее ложкой. – Варенье тоже с моего огорода, я его из картофельных яблок делаю. На кило яблок два килограмма сахара, запишите. А ваш лысый, про которого вы рассказывали, сейчас где?

– Он у тёти, она у него в Зыркалово живет. Правда, лысый перед тем, как туда уехать, нам сказал, что больше никогда сюда не вернется. Потому что легче научить барана играть на скрипке, чем вбить в голову таким тупицам, как мы, самые элементарные вещи. Только это он, конечно, преувеличивает. Играть на скрипке барана все равно не научишь – у него ж вместо рук копыта! – Гость зачерпнул из банки полную ложку дяди Петиного варенья и положил его в рот. Тщательно облизал ложку и сунул на место, в банку.

Пели птички, летали белокрылые бабочки, бойко бегали по вялой ботве жучки. Серо-бурые стебли чертополоха, ощетинившись тупыми колючками, охраняли картофельные угодья от чужих, нехороших глаз. За деревянной стеной забора невидимый отсюда жил город. Шуршали шины по сухой мостовой. Б ухала на стройке машина – рабочие забивали сваи. Неразборчивые крики мальчишек делались еще неразборчивее, пока долетали до огорода. В звуках города было что-то инопланетное, марсианское, из другой вселенной. Здесь, в чертополошьей тени, все было родное, понятное. Слабо журчал чаёк, вытекая из заварного чайника. Плавала на губах улыбка. Даже одинокая муха не бросалась сломя голову на варенье, а просила у хозяина разрешения и культурно садилась с краю, чтобы не мешать разговору.