– Проблемы? – спросил ковбой.

– Да, – ответила ему супердевочка и показала рукой на лысого.

– Нет проблем, – усмехнулся Фредди и кивнул на седло позади себя.

Уля вмиг забралась в седло. Фредди Крюгер воскликнул: «Й-йес!» – и бросил мотоцикл вперед.

«Харлей-Дэвидсон», почуяв свободу, радостно и громко заржал, весело взлетел на дорожкой, приземлился на заднее колесо, оттолкнулся, взлетел опять, приземлился теперь уже на переднее и так, дурачась как жеребенок, пустился догонять лысого.

Уля крепко сидела сзади, вцепившись в фирменную куртку-косуху крутого байкера Фредди Крюгера. В ушах ее завывал ветер; ему добавляла драйва супергруппа «Неблагодарные мертвецы». Динамики на руле «Харлей-Дэвидсона» работали на полную мощность, и яростный хэви-метал соперничал в силе звука с музыкой мотоциклетного сердца.

– Супер! – кричала Уля, подпрыгивая в упругом седле.

– Ништяк! – отзывался Фредди и взмахивал кожаным кулаком.

Лысый тоже не собирался сдаваться. Высоко подбрасывая колени и помогая себе локтями, он мчался, как призовая лошадь, почуявшая заветный финиш.

– Это только погонюшка, – он трясся от злорадного смеха, – погоня еще впереди!

Фредди Крюгер давил на газ, и расстояние потихонечку сокращалось. Слева мелькал забор, справа, как в безумной кино, проносились испуганные деревья, собачники, прогуливающие собак, и бледные корпуса домов, не видевшие ни разу в жизни такого сумасшедшего кросса. На каждом повороте дорожки, когда скорость приходилось сбавлять, Уля тыкалась в спину Фредди и думала, что сейчас свалится. Она крепче вдавливалась в седло и обхватывала Фредди руками.

Наконец за очередным поворотом расстояние между лысым и мотоциклом сделалось совсем никаким. Перед ними буквально в метре шевелились на спине под плащом лопасти лопаток преследуемого. Они видели, как в руке у брюнета появилась розовенькая бутылочка. Лысый отвинтил на бегу розовенькую легкую пробку, голову запрокинул вверх и высосал из таинственного сосуда таинственное его содержимое.

После этого произошло непонятное. Лысый вытащил носовой платок белого, капитулянтского цвета и помахал им над головой. Затем сделал отмашку влево и с дорожки свернул к забору. Пробежав еще немного вперед, он остановился на месте и понуро опустил голову.

Фредди с Улей остановились тоже. Уля спрыгнула с седла на дорожку и решительно направилась к лысому.

– Перепутал! – слезливым голосом пожаловался брюнет супердевочке. – Съел не из той бутылочки! Растяпа! Что я наделал! Теперь придется целый час ходить добрым! Не желаю! Хочу оставаться злым! – Лицо его на глазах из лисьего вдруг сделалось сладким, приторным, как халва и гематоген. – Девочка, хочешь конфетку? – Лысый сунул руку в карман и вытащил оттуда на свет сплющенную ириску «Тузик».

– Во-первых, супердевочка, а не девочка. Во-вторых, у маньяков конфеты не берем, – сказала, как отрезала, Уля. – Знаем мы вас, маньяков, – сперва дадите конфетку, а там и голову откусите по самые плечи. Да и конфета, небось, отравленная, – добавила она недоверчиво. Затем строго заявила брюнету: – Сейчас же отдайте то, что нечестно выменяли у Пашки, – папин штопор, вилки и брошку.

– Нету, – сказал брюнет. – Честное слово, нету. Ни вилок нету, ни штопора…

– Значит, вы меня все время обманывали? – Уля задрожала от возмущения. – Значит, зря я вас догоняла? Значит…

– Что ты! – испугался брюнет. Он смутился, виновато захлопал веками. – Не зря! Конечно, не зря! Вот. – На ладони его рядом с «Тузиком» появилась мамина брошка. – Возвращаю с величайшим почтением. Все камешки целые, ни один не выковырян. То-то твоя мама обрадуется.

– Ладно уж, так и быть, прощаю! – Уля забрала брошь. – Только обещайте, что больше никогда не будете никого обманывать, особенно маленьких. Обещаете?

– Обещаю, – ответил лысый, – целый час никого не обманывать, даже маленьких.

Окончание обещания лысого супердевочке услышать не удалось. Его заглушили мотоциклетный рев и отдохнувшие после недолгой паузы «Неблагодарные мертвецы».

Что-то странное творилось в природе – тучки были не просто тучки, а походили на голодных стервятников, кружащихся над будущей жертвой; ветер тоже был какой-то недобрый – не мурлыкал привычную колыбельную, нагоняя на попугая сон, а громко бухал в барабанные перепонки, как черт копытом по гробовой доске; а уж про тени, населяющие кусты, Коломбо вовсе боялся думать – он просто прятал голову под крыло и высовывал ее лишь тогда, когда бдительность побеждала трусость.