— Могу только сказать, что у некоторых людей это срабатывает.

— Ага… У некоторых — но не у всех, так?

— Не у всех. Медицина — наука не точная.

— Тогда извините, доктор, — я отказываюсь от подчистки памяти.

Джефферсон полистал бумаги, лежащие у него на столе.

— Вам могут и не позволить отказаться.

— Я могу ослушаться приказа. Это не бой. А от нескольких месяцев в тюрьме для военных мне ничего не сделается.

— Все не так просто, как вам кажется, Джулиан. — Доктор принялся перечислять, загибая пальцы: — Во-первых, в тюрьме для военных вы вполне можете погибнуть. Солдат-пехотинцев отбирают по агрессивности, а механиков они не любят. Во-вторых, тюремное заключение может стать началом катастрофы в вашей служебной карьере. Неужели вы думаете, что в Техасском университете будут рады предоставить работу бывшему зеку, да еще и чернокожему? И в-третьих, вы, возможно, и не имеете права отказаться от лечения. Потому что у вас выявлены стойкие суицидальные тенденции. И я могу…

— Разве я хоть раз заикнулся о самоубийстве? Когда же это?

— Возможно, и никогда, — доктор взял нижний листок из стопки и подал Джулиану. — Вот, посмотрите, это — ваш личностный профиль. Прерывистая линия показывает средний уровень значений для мужчин вашего возраста, в год их призыва в армию. Посмотрите на высоту столбика над «Су».

— Это основано на каких-то письменных тестах, которые я проходил пять лет назад?

— Нет, здесь учитывается совокупность многих факторов. Армейские тесты, данные клинического наблюдения, начиная с детского возраста.

— И на основании этих данных вы имеете право подвергнуть меня медицинским процедурам без моего согласия?

— Нет. На основании того, что я — полковник, а вы — сержант.

Джулиан подался вперед.

— Вы — полковник, который давал клятву Гиппократа, а я — сержант с докторской степенью по физике. Неужели мы не можем хоть немного поговорить как интеллигентные, образованные люди?

— Прошу прощения. Продолжайте.

— Вы предлагаете мне пройти лечение, после которого, возможно, у меня сильно пострадают память и интеллект. Могу ли я быть уверенным, что после такого лечения смогу, как прежде, заниматься наукой?

Джефферсон помолчал немного, потом сказал:

— Да, лечение может повредить вашу память — но вероятность этого невелика. А если вы убьете себя, то уж точно никакой наукой заниматься не сможете.

— Ради бога, доктор! Я не собираюсь себя убивать!

— Хорошо. А теперь подумайте — что, по-вашему, говорят в подобных случаях потенциальные самоубийцы?

Джулиан постарался сдержаться и сказал, не повышая голоса:

— Что же, доктор, выходит? Если бы я заявил: «Да, конечно, я собираюсь это сделать», тогда вы сочли бы меня нормальным и отпустили домой?

Психиатр улыбнулся.

— Хороший ответ! Но, понимаете, так может сказать и потенциальный самоубийца, скрывающий свои намерения.

— Разумеется. Что бы я ни сказал — вы можете счесть это лишним доказательством психического расстройства — если убеждены, что я действительно болен.

Доктор порассматривал свою ладонь и наконец изрек:

— Послушайте, Джулиан… Видите ли, я просмотрел в подключении вашу запись и точно знаю, что вы ощущали, когда убили этого мальчика. Можно сказать, я был тогда с вами. Я был вами.

— Я знаю.

Врач отложил в сторону папку с делом Джулиана и взял маленькую белую коробочку с таблетками.

— Это умеренный антидепрессант. Попробуйте попринимать его пару недель, по одной таблетке после завтрака и после обеда. Таблетки никак не повлияют на ваши умственные способности.

— Хорошо.

— А потом придете ко мне на прием… — доктор полистал календарь, — скажем, девятого июля, в десять утра. Я подключусь вместе с вами и задам вам некоторые вопросы. Вы ничего не сможете от меня утаить.

— И если вы решите, что я сумасшедший, то пошлете меня на подчистку памяти?

— Посмотрим. Пока я не могу ничего обещать. Джулиан кивнул, взял коробку с таблетками и ушел.

Я мог бы соврать Амелии, мог сказать, что это обычная врачебная проверка. Я съел одну таблетку и заснул: Сон был глубокий, без сновидений. Наверное, я буду их принимать, как сказал врач — раз они не повредят моим умственным способностям.

Поутру я чувствовал себя уже лучше, уныние меня оставило, и я даже продумал целую речь в защиту самоубийств — наверное, готовясь к беседе с доктором Джефферсоном. В подключении я действительно не смогу ему соврать. Но, может быть, мне удастся договориться насчет временного «лечения». Возражения против самоубийства подобрать совсем несложно: не говоря уже о впечатлении, которое это произведет на Амелию, моих родителей и друзей, самоубийства в армии дело довольно обычное, и они совершенно ничего не меняют. Армия запросто может найти новобранца моего роста и веса и снабдить моего солдатика новыми мозгами. Даже если бы я преуспел в своих намерениях и, сводя счеты с жизнью, отправил на тот свет еще и нескольких генералов — армейское командование просто раздало бы генеральские погоны нескольким полковникам. В пушечном мясе у нас никогда не было недостатка.

Правда, я не знал, насколько все эти логические доводы против суицида подействуют на мое решение. Даже до того, как погиб тот мальчик, я точно знал, что буду жить лишь до тех пор, пока Амелия меня не оставит. Мы были с ней близки уже гораздо дольше, чем это обычно бывает сейчас у большинства людей.

А когда я вернулся домой, ее не было. В записке говорилось, что она поехала в Вашингтон, навестить старого знакомого. Я позвонил на базу и выяснил, что смогу успеть на рейс до Эдвардса, если по быстрому подниму свою задницу и за полтора часа доберусь до аэродрома. Я уже пролетал над Миссисипи, когда вдруг сообразил, что даже не позвонил в лабораторию и не договорился, чтобы кто-нибудь подменил меня на занятиях со студентами. Может, это произошло из-за таблеток? Наверное, все-таки нет. Позвонить куда-нибудь из летящего военного самолета не представлялось возможным, а потому я смог дозвониться в лабораторию, только когда в Техасе было уже десять часов. Мне очень повезло — меня подменила Джин Джорди, но это была чистая случайность. Она зашла на кафедру за какими-то бумагами, увидела, что меня нет, и провела занятия за меня. Джин Джорди ужасно разозлилась, поскольку я не смог связно изложить никаких уважительных причин своего отсутствия. И то — не говорить же ей, что я первым же рейсом рванул в Вашингтон, чтобы решить, стоит совершать самоубийство или все же не стоит?