Шрифт:
Кораблик был невелик. Во всяком случае, рубка тесная; рассматривать снаружи времени не было. До этого я летал лишь на лунных катерах — «Евангелине», да её братишке «Гаврииле»; это когда имел глупость согласиться выступать на Луне в компании с ещё несколькими простаками. Наш импресарио полагал, что акробатика, пляски на канате и вообще всякого рода кунштюки при 1/6 «g» пройдут куда как успешней. И даже времени на репетицию не оставил, недоумок. А без привычки… Короче, назад я вернулся только благодаря Фонду Помощи Нуждающимся Гастролёрам, и это стоило мне всего моего гардероба…
В рубке находились двое. Один, лёжа в ускорителе, возился с какими-то верньерами, другой вертел в пальцах отвёртку. Лежавший глянул на меня и ничего не сказал. Второй обернулся и тревожно спросил через моё плечо:
— А Джок где?
Из люка, словно чёртик из табакерки, выпрыгнул Дэк:
— Потом, потом! Вы массу его скомпенсировали?
— Ага.
— Рыжий, диспетчерская отсчёт дала?
Из ускорителя лениво отозвались:
— Дала, дала. Каждые две минуты сверяюсь. Вовремя ты, у нас ещё… ага, сорок… семь секунд.
— Место мне, живо! Ещё отметку эту ловить!
Рыжий так же лениво вылез из ускорителя. Дэк тут же рухнул в него. Другой космач сунул меня на место штурмана и, пристегнув ремнями, направился к выходу. Рыжий последовал было за ним, но задержался:
— Да, чуть не забыл. С вас билетики, — сказал он добродушно.
— А, ч-чёрт!
Рывком ослабив ремень, Дэк полез в карман, достал полевые пропуска, с которыми мы прошли на борт, и отдал ему.
— Спасибо, — ответил Рыжий, — до скорого! Давай — и чтоб сопла не остыли!
И с той же изящной ленцой он удалился. Слышно было, как хлопнула дверь шлюза, и у меня заложило уши. Дэк не попрощался — он был занят компьютером.
— Двадцать одна секунда, — буркнул он. — Предупреждения не будет. Расслабьтесь, и из ускорителя не высовывайтесь. Старт — только цветочки.
Я почёл за лучшее делать, что говорят. Секунды тянулись, будто часы; напряжение становилось невыносимым. Я не выдержал:
— Дэк…
— Да отвяжись ты!
— Куда мы хоть летим?!
— На Марс!
Я успел увидеть, как красная кнопка под его пальцем уходит в панель, — и отключился.
2
И чего, скажите на милость, смешного, когда человека мутит? Этим чурбанам с железными потрохами всегда весело — они и сломанную ногу собственной бабушки оборжут.
А меня, естественно, скрутило сразу же, как только Дэк убавил тягу и перевёл посудину в свободный полёт. Однако с космической болезнью я быстро справился — слава богу, с самого утра ничего не ел. Тем не менее, чувствовал себя всё плоше и плоше — в предвкушении всех прелестей этой жутковатой экскурсии. С другим кораблём мы состыковались через час сорок три, что для меня, крота по природе, равносильно тысяче лет чистилища. Всё это время Дэк находился в ускорителе по соседству, и, должен заметить, шуточек по моему поводу не отпускал. Будучи профессионалом, он воспринял мои мучения с безразличной вежливостью стюардессы — а не как эти безмозглые горлопаны; вы наверняка встречали таких не раз среди пассажиров лунных катеров. Будь моя воля, все дубиноголовые остряки живо бы оказались за бортом ещё на орбите и уж там-то вдоволь повеселились бы над собственными конвульсиями в вакууме.
Как назло, в точку рандеву мы вышли гораздо раньше, чем я собрался с мыслями и смог бы задавать вопросы. Проклятая болтанка лишала всякого любопытства. Думаю, если б жертве космической болезни сообщили, что расстреляют её на рассвете, ответом было бы:
— Да? Пере… дайте, пожалуйста, тот пакет!
Но наконец я оправился настолько, что неодолимая воля к смерти сменилась во мне хилым, еле дышащим, но всё же желанием ещё немного пожить. Дэк всё это время возился с корабельной рацией, причём сигналы шли в очень узком диапазоне: с контролем направления он нянчился, как стрелок — с винтовкой перед решающим выстрелом. Слышать его или читать по губам я не мог — слишком низко склонился он над передатчиком. Похоже, держал связь с «дальнерейсовиком», к которому мы приближались.
Но в конце концов он бросил рацию и закурил. Я с трудом подавил тошноту, подступившую к горлу при одном виде табачного дыма, и спросил:
— Дэк, не пора ли вам, наконец, развязать язык?
— Успеется. До Марса — далеко.
— Ах так?! Да катитесь вы к чёрту со своим высокомерием! — довольно слабо возмутился я. — Не желаю на Марс! Знал бы, и слушать ваши бредни не стал!
— Да успокойтесь вы, никто вас силком не тащит!
— Э-ээ?
— Выход у вас за спиной. Хотите — топайте. Уходя, закройте дверь.
Насмешку я оставил без ответа. Он продолжал:
— Ах, я и позабыл, вы же без воздуха задохнётесь. Тогда выход у вас один — лететь на Марс. Уж я присмотрю, чтоб вы потом вернулись домой. «Одолей» — то есть, вот эта посудина — идёт на стыковку с «Рискуй» [9] . «Рискуй» — сверхскоростной дальнерейсовик. И через семнадцать целых хрен десятых секунды после стыковки он стартует к Марсу — мы, кровь из носу, должны быть там в среду.
С раздражением и упрямством, на какие только способен тот, кого укачало, я ответил:
9
…«Одолей» и «Рискуй» — такие странноватые, на наш взгляд, названия космических кораблей взяты Хайнлайном отнюдь не с потолка. Прекрасно зная традиции английского и американского флотов, он перенёс их на космический флот будущего. Дело в том, что англичане и американцы издавна называют малые вспомогательные корабли именно таким образом — используя глаголы или словосочетания с глаголом в повелительном наклонении. Не только из морской истории, но даже из художественной литературы прекрасно известны шлюпы, люгеры, тендеры, боты и небольшие шхуны (а в более позднее время — и частные яхты) с названием типа «Держи на волну», «Догони», «Ускачи» и т. д. Любопытно, что одно такого рода название существовало и на русском флоте — «Не тронь меня». С начала восемнадцатого века оно передавалось от корабля к кораблю; последним носил его броненосец береговой обороны из семейства так называемых «поповок» или круглых судов.