Потому что ты не имеешь права на существование. Ты — оскорбление всего, что есть истина.

ТИММИ

Почему?

ТАППАН

Потому что ты слишком часто заставлял меня задаваться этим самым вопросом: почему? Потому что из-за тебя я усомнился во всеблагости Божьей. Потому что, когда я усомнился в Нем, я впал в отчаяние...

КРУПНЫЙ ПЛАН — ГЛАЗА ТИММИ

в которых нет даже намека на зло. Он — жертва. Потому что каждый видит в нем отражение своих внутренних мук.

ТИММИ

(с выражением оскорбленной невинности)

Почему?

ОТЕЦ ТАППАН

тычет факелом в рояль Тимми.

— Банально, избито, — сказал Джонатан Бэр, — но пойдет. Очень даже. Нашпигуем эффектами в стиле завернутых MTV-ишных клипов. Будет смотреться. Этот Брайен Дзоттоли — очень даже неплохо пишет, хотя иногда возникает стойкое ощущение, что он... как бы это сказать... слишком влюблен в текстовой процессор.

Новую раскладку для эпизода принесли буквально за час до съемок. Эйнджел сидел за роялем, покорно подставив лицо гримерше, которая в спешном порядке подправляла грим. Он, конечно, умел играть на фортепьяно, но играл не особенно хорошо — в этом он сильно отличался от настоящего Тимми Валентайна, — и сейчас он натужно наигрывал «Chopsticks», сбиваясь на каждой фразе. Бэр как угорелый носился по съемочной площадке, раздавая последние указания.

— И где, блядь, Сирота? — завопил Бэр, обращаясь к своим ассистентам, которые нервно переминались с ноги на ногу в дальнем конце студии.

Один из них пролепетал:

— Кажется, он пошел на вторую площадку... познакомиться с каскадером.

— Он не должен знакомиться с каскадерами! Он должен быть здесь сию же секунду, иначе я... я не знаю, что сделаю...

Эйнджел тупо стучал по клавишам. Хуже всего на съемках — это ожидание.

— Эйнджел, заткнись на минуточку, — рявкнул Джонатан Бэр.

Он прекратил играть. Уставился на свое отражение в бесчисленных зеркалах. Это будет самая сложная сцена — в плане технического исполнения. Камера не должна отразиться ни в одном из зеркал. Рельсы для подвижных камер были проложены по всему плексигласовому покрытию над нижним зеркальным полом. Все углы были просчитаны до десятой доли градуса. Оператор-постановщик подошел к своей задаче очень ответственно: тщательно выверил расположение каждой камеры, провел несколько испытательных репетиций.

— Где, блядь, Сирота?! — бушевал Бэр. — Опять, наверное, где-нибудь медитирует, вживаясь в роль!

— Пять минут, — объявил Джонни де Роуз, старший ассистент.

— Мы не можем сидеть-дожидаться, пока он соизволит почтить нас своим присутствием. — Бэр заглотил таблетку и сделал знак младшему ассистенту, чтобы тот передал ему сотовый телефон. Телефон принесли на подносе. Он схватил трубку и принялся набирать номер.

— Кажется, что-то со связью. Не могу прозвониться, — сказал он. — Ладно. Пока мы ждем, чтобы время не тратить, давайте снимем несколько крупных планов Эйнджела. Давайте свет. — Он поскреб пятерней свою недельную щетину и хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание Эйнджела.

Эйнджел смотрел на клавиши, отполированные до зеркального блеска. В каждой клавише было его отражение. И не оно одно. Он видел и Тимми тоже. Тимми стоял у него за плечом. Эйнджел чувствовал холод от не-дыхания Тимми у себя на щеке. И почти чувствовал руку Тимми у себя на плече. Почти слышал слово, которое Тимми шептал ему на ухо. Снова и снова. Освобождение, освобождение.

— Ладно, ребята, — сказал старший ассистент. — Эпизод 99-С. Крупный план Тимми. Все по местам.

Эйнджел услышал — но смутно, словно откуда-то издалека — знакомые слова... камера... мотор... и начал вживаться в образ Тимми Валентайна. Он чувствовал, как Тимми входит в него, наполняет его собой... его пальцы, его сознание... он притронулся к клавишам... теперь он играл просто мастерски, как никогда не умел и вряд ли когда-то научится... мотор... и он играл, и открыл свое сердце для Тимми, и вспомнил про древний кинжал, который был у него с собой — спрятанный в складках бархатного плаща...

• лабиринт •

Брайен с Петрой благополучно добрались до студии. Охраны никакой не было — да и зачем бы нужна охрана в такой глуши? — так что они беспрепятственно вошли в павильон, где Петра уже была пару дней назад, когда Триш Вандермеер показывала ей пещеры из фольги, комнату с железной дорогой и необъятный зеркальный зал.

— Триш? — позвала она. Имя отдалось эхом в гулкой тишине рукотворной пещеры.

Где офис Триш? В павильоне все переменилось. Пещеры и коридоры, отделанные фольгой и свежеокрашенные в тот день, когда здесь была Петра, теперь, казалось, были покрыты заплесневелым мхом, а из трещин на стенах сочилась какая-то вязкая слизь. Фанерные коридоры, выкрашенные под гранит и мрамор, вели в никуда или же изгибались под острым углом, так что создавалась оптическая иллюзия, что они тянутся в бесконечность. Высоко-высоко, в сумраке под потолком, виднелось сложное переплетение подвесных переходов и лестниц. Пенополистироловый Анубис свисал с потолка на длинной веревке. Вдалеке слышались голоса. Где-то в этом лабиринте шли съемки.