— Привычка. Я так живу.

— Я думаю, не очень здоровая привычка.

— Конечно. Из-за этого половина людей, с которыми я вместе росла, стали алкоголиками. Другие держатся на наркотиках, и через несколько лет многие из них погибнут от болезней сердца. Есть такие, что уже успели умереть. — Воспоминания о Тиффани пронеслись в ее голове. — Всю жизнь ты прячешь свои чувства, а потом в один прекрасный день вдруг взрываешься.

— Как тебе удается держаться? Он спускался следом за ней по плохо освещенной гостиничной лестнице.

— Мне помогает то, что я пишу. Помогает выпустить пар… И я могу оставаться сама собой с Люком… а сейчас с тобой.

— Больше ни с кем?

— Пока нет.

— Но так же нельзя жить.

— Ты знаешь, Алехандро, — сказала она, садясь в такси, — когда ты все время притворяешься, ты в конце концов действительно забываешь, кто ты на самом деле и что чувствуешь. Ты сливаешься со своим имиджем.

— А почему же этого не случилось с тобой, малыш? — Сказав это, он посмотрел на нее. Она была пугающе спокойна.

— Моя писанина, мне кажется, позволяет мне отвести душу. Остаться самой собой. Если такой возможности нет и ты постоянно держишь все в себе, рано или поздно это разъест тебя изнутри.

Она снова вспомнила о Тиффани. Сколько всего случилось за эти годы с ней и ее друзьями. После окончания колледжа две ее подруги покончили с собой.

— Люку будет приятно тебя увидеть.

Она была неотразима. Алехандро догадывался, почему она надела это безукоризненное черное пальто, черные габардиновые брюки и черные замшевые туфли. Не для Лукаса. А чтобы выглядеть на следующем газетном снимке в полном порядке. Элегантной, собранной и изысканной. Обморока в тюрьме не будет.

— Ты думаешь, там будут газетчики?

— Я не думаю, я уверен.

И они там были. Кизия и Алехандро подъехали к Дому правосудия на Брайант-стрит. Невыразительное серое здание ничем не напоминало величественный Сити-Холл. У входа уже крутилась пара писак, поджидая ее. Другие дежурили у запасного выхода. У Кизии было такое же чутье на них, как у Люка — на полицию. Она повисла на Алехандро, хотя со стороны казалось, что слегка опирается на его руку, и спокойно надела темные очки. На губах ее блуждала слабая улыбка.

Она проигнорировала репортера, окликнувшего ее по имени; другой говорил в это время по радиотелефону. Теперь они знали, что их ждет. Алехандро внимательно изучал лицо Кизии, пока досматривали ее сумку, но она казалась на удивление спокойной. Фотограф щелкнул их в холле с бледно-розовыми мраморными стенами. Наклонив головы, они быстро вошли в лифт. Когда дверь лифта закрылась, Кизии вдруг пришло в голову, что стены были того же цвета, что гладиолусы на итальянских похоронах, которые ей однажды пришлось наблюдать, и она засмеялась.

Они поднялись на шестой этаж. Алехандро быстро провел ее к какой-то странной лестнице. — Повеяло Стиксом?

В ее голосе звучали ирония и озорство, удивившие его. Та ли это Кизия, которую он знал?

Она поправила очки. Он взял ее за руку, и они встали в конец очереди. Мужчина перед ними еле держался на ногах. От него разило спиртным. Перед ним стояла плачущая тучная негритянка. Где-то выше слышались крики детей. Стайка развеселых хиппи подпирала стену. Все стояли в длинной очереди, вьющейся вверх по лестнице к столу, куда подходили один за другим. Документ, удостоверяющий личность посетителя, фамилия заключенного. После этого выдавалась маленькая розовая карточка с номером окна и номером группы, написанным римскими цифрами. Они попали в группу II. Те, кто был в группе I, уже толпились внутри. Лестница забита людьми, но репортеров не видно.

Они прошли внутрь, в залитую светом неоновых ламп комнату, где ничего не было, кроме еще одного стола, двух охранников и трех рядов скамеек. Через эту комнату можно было попасть в узкое помещение с рядом окошек, под которыми вдоль стены тянулись телефоны. У каждого окошка — стул для посетителей. О комфорте говорить не приходится. Группа I заканчивала свое посещение. Оставалось от пяти до двадцати минут, в зависимости от настроения охранников. Кругом растревоженные лица, принужденные улыбки. Женщины смеялись и плакали. Заключенные были как роботы — они смягчались только при взгляде на детей. Все это разрывало сердце.

Алехандро с беспокойством смотрел на Кизию. По ее бесстрастному лицу ничего нельзя было определить. Она улыбнулась и закурила сигарету. Неожиданно откуда-то налетели фотографы — трое с камерами — и два репортера.

Алехандро почувствовал приступ клаустрофобии. Это он-то! А как она все перенесет? Посетители смотрели удивленно, кто-то попятился, кто-то рванулся вперед — любопытно же, что происходит. Все превратилось в хаос. А посреди — Кизия, в темных очках, строгая, совершенно спокойная.