— Гуннхильд — колдунья? — поинтересовался Гутхорм.

— Да кикимора она…

— Речь не о Гуннхильд, а о ее муже! — прервал Хакон. — Раз Эйрик не хочет биться, тем лучше. Зиму проведем в Рогаланде или Ядаре, потом двинемся в Вик. Если Кровавая Секира не будет ждать где-нибудь по дороге, все разузнаем там.

— По мне, так найти его поскорее и отобрать его хваленую секиру, — проворчал густобородый Вемунд, очень похожий на изваяние Тора в святилище, только не с молотом, а с топором. — Вместе с головой. Сколько воды он может намутить — только асы знают.

— Воду больше мутит Гуннхильд…

— Эйрик от нас не уйдет.

— Только делов за зиму наделает.

— Не станет же он разорять страну, которую считает своей.

— А чем он, по-твоему, тут пять лет занимался?

— Довольно! — юный конунг сдвинул брови. — Отправляемся в Ядар, там и зазимуем.

В Рогаланде Воспитанник Адальстейна отпустил часть бондов с обещанием собраться под руку конунга по первому требованию. После тинга в Уппленде, где несколько сотен молодых мужчин изъявили желание повоевать за Хакона, эта убыль показалась ему столь неощутимой, что он решил вновь призвать их лишь в том случае, если проиграет первый бой или потеряет много людей, но не добьет противника.

Младшему Харальдсону предстоял не первый в его жизни бой. Уже в тринадцать лет он сражался под началом приемного отца, а в четырнадцать оказался на поле боя лицом к лицу с выходцами из Области датского права, почти с соотечественниками. И ничего, дрался неплохо, уцелел, даже, считай, не был ранен (сломанное ударом топора в кольчугу ребро не в счет, мелкие царапины — тоже). Правда, тогда у него уже были прекрасные доспехи и меч, прозванный Жернорезом. Ходили слухи, что этот меч с первого удара рассекает жернов аж до самой ячеи. Хакон, получив его в подарок, не стал проверять, истинны ли эти слухи. Но меч действительно был прекрасен, выкован из коленчатого булата высшего качества кем-то из северных умельцев, закален так, что точить его пока не приходилось.

Но управлять целой армией юноше еще не доводилось, и он волновался, хоть и не показывал виду. Вечерами он просиживал над грудами шишек, которые представляли собой корабли, и палочками-воинами, которые Хакон переставлял, пытаясь представить себе, каким оно может быть — первое в его жизни серьезное сражение, где на него ложилась полная ответственность за все. Он расспрашивал ярлов одного за другим, беседовал с Сигурдом о тех битвах, в которых трандхеймский управитель принимал участие. Дошла очередь и до Хильдрид.

Женщина рассказала Воспитаннику Адальстейна о некоторых схватках, в которых за свою жизнь успела принять участие. Она вспоминала подробности, которые излагала ровным, нарочито спокойным тоном. Ей хотелось вселить в юношу уверенность. Еще больше ей хотелось спросить его, каковы же его намерения в отношении ее дочери, но решила, что сейчас неподходящий момент. Да и они, в конце концов, взрослые люди. Сами разберутся.

— Ты мне не рассказывала, почему так ненавидишь Эйрика, — напомнил ей Хакон. — Дело в кровной мести?

— Нет. Да и не сказать, чтоб я так уж ненавидела его. Причины, конечно, есть. Он меня оскорблял. Из-за него мне пришлось покинуть Нордвегр и Ферверк, поместье моего мужа. Наследство мое и сына. Это ли не повод?

— Это причина. — Воспитанник Адальстейна помолчал. — Расскажи мне, каков он.

— Эйрик? — Хильдрид надолго замолчала. — Он… Воин. Сильный воин. Не будь его отец конунгом, из Кровавой Секиры мог бы получиться херсир. Или ярл. Или один из тех «вольных ярлов», что прежде держали в страхе целые области. Его, может быть, даже ждала бы слава Рагнара Кожаные Штаны. Тот тоже был редкостным головорезом, если судить по рассказам.

— Второй Рагнар? Хм…

— Нет, пожалуй. Главный недостаток Эйрика в том, что он не умен.

— Ты хочешь сказать, что он глуп?

— Нет, этого я сказать не хочу. Он не умен, но зато очень сообразителен.

— Разве такое может быть?

— Запросто. Вот, смотри. Если б он был умен, то не вел бы себя в Нордвегр, как в покоренном Валланде. Он бы понял, что с бондами лучше не ссориться. Но у Кровавой Секиры хватает сообразительности не проигрывать битвы. Пока он ни одной битвы не проиграл. Правда, на его веку их было не так уж и много.

Хакон внимательно слушал.

— Но даже если, — добавила женщина, — у Эйрика где-то не хватит сообразительности, ему подскажут жена или сын. Я имею в виду Харальда Эйриксона. Этот, говорят, похож на деда не меньше, чем ты — на отца. Из него получился бы конунг.

— А Гуннхильд и в самом деле так опасна, как о ней говорят?

— Не думаю. Она опасна, как любая умная женщина, к советам которой иногда прислушивается муж. Но у любой умной женщины есть недостатки. Мне кажется, что рано или поздно Гуннхильд в грызне за власть сомнет всю свою семью и в результате останется ни с чем. Женщине полезнее быть мудрой.