Некоторое время оба молчали, прихлёбывая чай и глядя в окно на гулявших в саду эльфов.

— Но, несмотря на боли, занятия твои, кажется, идут успешно? — спросила Арья.

— Да, вполне. — Вновь последовало молчание. Потом Эрагон поднял лежавший на подоконнике листок с написанными её рукой стихами и сделал вид, что читает эти строки впервые. — Ты часто пишешь стихи?

Арья протянула руку, взяла у него листок и мгновенно свернула в трубку, чтобы не было видно написанного.

— У нас существует обычай: каждый, кто принимает участие в празднике Клятвы Крови, должен принести туда стихотворение, или песню, или ещё какое-нибудь произведение искусства, созданное им самим, и разделить его с присутствующими. Я ещё только начала работать над этой поэмой.

— По-моему, это очень красивые стихи.

— Если бы ты был лучше знаком с поэзией…

— А я уже неплохо с нею знаком и прочёл немало стихов.

Арья помолчала, потом, опустив голову, сказала:

— Ты прости меня. Ты уже совсем не тот, каким я впервые увидела тебя в Гиллиде.

— Это верно. Я… — Эрагон умолк, крутя в руках чашку и пытаясь подыскать нужные слова. — Арья… ты довольно скоро уезжаешь отсюда, и я вряд ли смогу избавиться от чувства стыда, если этот наш разговор все же станет последним. Разве мы не можем видеться хоть изредка, как раньше? Ты ведь ещё многое могла бы показать нам с Сапфирой…

— Это было бы неразумно, — сказала она ласково, но твёрдо.

Эрагон в отчаянии вскинул на неё глаза.

— Неужели за свою неосторожность мне придётся заплатить дружбой с тобой? Я ничего не могу поделать с теми чувствами, которые питаю к тебе, но лучше мне умереть от клинка Дурзыг чем позволить собственной глупости разрушить те замечательные отношения, что существовали меж нами. Я слишком высоко ценю твоё расположение и готов всем пожертвовать ради него.

Арья неторопливо допила чай и лишь после этого ответила:

— Хорошо. Только сперва подождём немного — посмотрим, что принесёт нам будущее. Я ничего не обещаю, ибо сейчас очень занята, и у меня может просто не хватить времени. Но я постараюсь, чтобы хватило.

Эрагон понимал: это почти примирение, которого он так хотел добиться, и был ей безумно благодарен.

— Разумеется, Арья Свиткона, я готов ждать, — сказал он и поклонился.

Они обменялись ещё несколькими ничего не значащими вежливыми фразами, но было ясно: сегодня Арья уже сказала ему все, что хотела. И Эрагон с возродившейся надеждой поспешил к Сапфире. «Ну что ж, — думал он, — теперь пусть за нас все решает судьба».

Вернувшись домой, он с лёгкой душой уселся читать последний из данных ему Оромисом свитков.

Сунув руку в висевший на поясе мешочек, Эрагон вытащил сделанный из мыльного камня флакон с нальгаском — смесью пчелиного воска и масла из лесных орехов — и смазал себе губы, чтобы защитить их от холодного ветра, бившего ему прямо в лицо. Затем убрал флакон в мешочек и снова крепко обхватил Сапфиру за шею, прикрывая лицо локтем от влажного прикосновения густого тумана. Они летели сквозь облака, и Эрагон слышал лишь неустанное хлопанье драконьих крыльев. Наконец Глаэдр взмыл выше облаков и полетел чуть быстрее; Сапфира тут же устремилась за ним.

Их путь лежал на юго-запад, и летели они уже с рассвета, а теперь давно миновал полдень. Впрочем, полет был весёлым: Сапфира и Глаэдр то и дело устраивали между собой шутливые поединки, во время которых Эрагону приходилось не только ноги, но и плечи крепить ремнями к седлу, чтобы не вылететь из него во время этих воздушных акробатических упражнений, вызывавших ёканье под ложечкой. Из-за влажного воздуха узлы на ремнях затягивались туго, и, чтобы освободить конечности, Эрагону приходилось развязывать их зубами.

Полет завершился близ четырех гор, стоявших рядом и возвышавшихся над лесом; впервые за время своего пребывания в Дю Вельденвардене Эрагон увидел горы. Одетые в снеговые шапки, исхлёстанные всеми ветрами, они уходили высоко за облака своими вершинами и хмуро посматривали на солнце из-под выступов-бровей; кстати, солнце на такой высоте совершенно не грело.

«Эти горы такие маленькие по сравнению с Беорскими!» — заметила Сапфира.

Как и во время занятий медитацией, Эрагон открыл душу навстречу окружающему миру, стараясь проникнуть в мысли каждого предмета и каждого живого существа, пытаясь определить того, кто хотел бы причинить ему зло. Это уже начинало входить у него в привычку. Он «слышал» мысли сурка, укрывшегося глубоко в теплом уютном гнёздышке, и мысли птиц в ветвях деревьев — воронов, поползней, ястребов, — а также мысли шустрых белок. Он «слышал» мысли горных змей, извивавшихся в траве у подножия скал и охотившихся на мышей, и мысли множества насекомых, сновавших вокруг.

Сапфире пришлось подождать, пока Эрагон спустится на голую вершину и немного отойдёт от края, чтобы и ей хватило места приземлиться. Каменистая горная осыпь перед ними казалась ярко-жёлтой от сплошь покрывавших её жёстких лишайников. А над ними нависал совершенно чёрный утёс. Он, казалось, выполнял одновременно роль сторожевой башни и преграды для нависшей чуть выше шапки голубого льда, который постанывал и поскрипывал под ударами ветра, время от времени роняя вниз звонкие осколки.

«Эта гора носит имя Фионула, — сказал Глаэдр. — А её братьев зовут Этхрундр, Мероговен и Гриминсмал. У каждого своя собственная история, и я расскажу вам их на обратном пути. А теперь поговорим о цели нашего сегодняшнего путешествия. Я хочу поведать вам о происхождении тех тесных уз, — что связывают драконов, эльфов и несколько позднее присоединившихся к ним людей. Вы уже кое-что об этом знаете — да и я не раз намекал Сапфире на особые отношения между этими тремя народами, — однако пришло время вам узнать суровый и глубочайший смысл вашего партнёрства, чтобы вы могли хранить и поддерживать эти священные узы, когда нас с Оромисом больше не будет на свете».