Бесцельно скитаясь меж сосен, Эрагон забрёл на поляну к дереву Меноа и остановился там на минутку, любуясь веселящейся вместе с эльфами Сапфирой, но никому не стал показываться, оставаясь в глубокой тени. Сапфира, однако, сразу его заметила и спросила:

«Куда идёшь, малыш?»

Он не ответил, увидев, что Арья, сидевшая возле матери, вдруг поднялась на ноги, пробралась сквозь толпу эльфов и лёгкая, как лесной дух, исчезла под сенью деревьев.

«Я иду по границе света и мрака», — мысленно сказал Эрагон Сапфире и последовал за Арьей.

Он шёл, ведомый тончайшим ароматом раздавленных её ступнями сосновых иголок и едва слышным шелестом её шагов. Наконец он увидел её: она стояла совершенно одна на краю поляны, напряжённая, как хищный зверь, выслеживающий добычу, и смотрела в ночное небо, следя за движением созвездий.

Когда Эрагон вышел на открытое место, Арья резко обернулась и так посмотрела на него, словно видела в первый раз. Глаза её расширились, она прошептала:

— Это ты, Эрагон?! — Я.

— Что они с тобой сделали?

— Не ведаю.

Он подошёл к ней, и они вместе побрели сквозь густой лес, где разносилось звонкое эхо празднества. Несмотря на все произошедшие с ним перемены, Эрагон по-прежнему болезненно остро чувствовал её присутствие — шорох одежд, нежные очертания шеи, колебания ресниц, блестящих, точно от пролитых слез, и изогнутых, как чёрные лепестки того дивного вьюнка.

Они остановились на берегу небольшого ручья с такой чистой и прозрачной водой, что её почти невозможно было разглядеть в слабом свете звёзд. Единственное, что её выдавало, это чуть слышное журчание, когда она обегала камни. Густые сосны на берегу ручья создавали подобие шатра, укрыв Эрагона и Арью от остального мира и приглушая все звуки. Казалось, время в этом диком уголке застыло, остановилось, и здесь ничто не менялось на протяжении тысячелетий и никогда не изменится.

Эрагон внезапно почувствовал, что его чувство к Арье разгорается с новой силой. Он был настолько оглушён шумом крови, бурлившей в жилах, и неумолимой магией, наполнявшей лес в эту ночь, что, забыв об осторожности, внезапно воскликнул:

— Сколь тёмен лес, сколь высоки деревья, сколь ярки звезды в небесах! И сколь прекрасна ты, высокорожденная Арья!..

При обычных обстоятельствах и подобные напыщенные речи, и собственное поведение он бы, наверняка, счёл признаком безумия, но в эту волшебную ночь все это казалось ему совершенно нормальным. И он не заметил, как сжалась и замерла Арья.

— Эрагон!..

Но он не обратил внимания на этот предупреждающий окрик.

— Арья! Я все сделаю, чтобы завоевать тебя! Хочешь, я пойду за тобой на край света, голыми руками возведу для тебя дворцы? Я для тебя готов…

— Тогда сделай одолжение — перестань, наконец, меня преследовать! Можешь ты мне это пообещать?

Он молчал, и Арья, подойдя к нему чуть ближе, сказала тихо и почти нежно:

— Эрагон, между нами никогда ничего не будет. Ты слишком юн, а я уже так давно живу на свете… И этого уже не изменить.

— Неужели ты не испытываешь ко мне никаких чувств?

— Испытываю, но исключительно дружеские. Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня из темницы в Гиллиде, мне приятно твоё общество, но это все. Так что оставь свои притязания, это не приведёт ни к чему, кроме сердечной боли. Постарайся найти себе подругу, более подходящую по возрасту, чтоб вместе с нею прожить долгие годы.

У Эрагона на глаза навернулись слезы:

— Как ты можешь быть такой жестокой!

— Это вовсе не жестокость, скорее доброта. Мы с тобой не созданы друг для друга.

В отчаянии он предложил:

— Но ты ведь можешь передать мне все свои воспоминания, опыт и знания, и тогда я стану таким же, как ты!..

— Нет, — прервала его Арья. — Это было бы неправильно, неестественно. — Лицо её было мрачным, но странно торжественным; в глазах серебром сияли отражения звёзд. В голосе вдруг зазвучала сталь: — Слушай хорошенько, Эрагон. Повторяю: между нами ничего и никогда быть не может! И пока ты не научишься владеть собой, никакой дружбы между нами тоже не будет, ибо твои… чувства только все разрушают и к тому же отвлекают нас от выполнения долга. — Арья поклонилась ему. — Прощай, Эрагон, прощай, Губитель Шейдов! — И с этими словами она исчезла в чаще.

А Эрагон дал волю слезам — они ручьём текли по щекам и падали в мох, оставаясь лежать на нем, словно жемчуг на роскошном бархатном одеяле изумрудного цвета. Онемев от горя, Эрагон уселся на гнилой ствол, уронил лицо в ладони, оплакивая свою безответную любовь и скорбя о том, что своим признанием вынудил Арью ещё более отдалиться от него.

Там его и нашла Сапфира.

«Ох, малыш! — Она ткнула его носом. — И зачем тебе понадобилось доводить себя до такого состояния? Ты же прекрасно знал, что будет, если ты снова начнёшь докучать Арье своей любовью!»