— Стой! — Из багрового жара вырываются быстрые тени.

— Стой! — Когтистые лапы бьют студенистую тварь, по черной шкуре стекают алые капли.

— Стой! — Многоликий шепчущий холм дергается и отползает, становясь волной, растекаясь озерной гладью. Ненавистные лица уходят в зеркальную глубь, тонут, расплываются, сливаются с лунным льдом, шепот становится неразборчивым, мешается с треском свечей, с горячим дыханьем.

— Спишь?

Первородный! Здесь, с ней… Как и обещал… Они вместе, и зло истает, отступит перед кровью Кабиоховой.

— Ну, — смеется любимый, — спишь как сурок, а говорила, мы все умрем.

Никого! Только белые гвоздики в вазах, любовь и утро. И жизнь.

— Первородный пришел. К недостойной…

— К кому же еще? — Голубые глаза обдают весенним счастьем. — Ты вчера на прощание такого напророчила… Если б не дела, я бы всю ночь протрясся от страха. Клянусь тебе…

— Я, — крови нет ни на рубашке, ни на простынях, — я уснула… Мне снился спящий в зеленом озере и пепел…

— Бывает и хуже. — Рука любимого ложится на волосы, лаская, скользит по щеке. — Пожелай мне удачи, и можешь спать дальше.

— Пусть твои цветы созовут пчел удачи, — остановить этот миг, замереть, застыть навсегда, — и пусть сомнения твои унесут реки.

— Так и будет. — В глазах любимого сверкнула молния. — Клянусь Истинными богами, а ты сиди тихо как мышонок и жди.

— Когда к недостойной вернется счастье?

— Не знаю, — тень печали затмила радость и унесла смех, — три дня я проторчу в суде, а по ночам придется возиться с делами.

— Первородный хотел, чтобы Мэллит… Мелания выходила к ужину.

— И хочу, — искры в дорогих глазах зажигают в сердце костер, — но суд и смерть — это не для женщин. Будь Матильда здесь, я б ее тоже никуда не пустил.

Мэллит кивнула и улыбнулась, хотя свечи померкли и гвоздики потемнели от печали.

— Ничтожная будет ждать три дня.

— Дольше. — Губы любимого коснулись руки недостойной. — От твари, которую мы судим, просто так не избавишься. Три дня и еще четыре, а потом мы с тобой поговорим. Нам ведь есть, о чем поговорить?

— Первородный любит свою Мэллицу?

— Конечно. — Любимый недоволен, ему не нравится, когда она спрашивает об очевидном, но женское сердце не похоже на мужское, ему нужно не одно слово навсегда, а сотня сотен в каждую встречу.

Вокруг вот уже месяц как ставшего Гальтарским дворца горели костры. Двор кипел мундирами и судейскими мантиями, а вот соседние дома ослепли — цивильный комендант запретил открывать ставни. Дикон до такого б не додумался, значит, кто-то подсказал.

— Господин Первый маршал, — молодой цивильник был учтив и курнос, — прошу вас свернуть к подъезду Святого Алана.

— Святого Алана? — переспросил Иноходец. — Куда это?

— Бывший Марагонский, — охотно пояснил офицерик, — от него как раз курьер отъезжает.

— Я понял. — В войне названий и имен Альдо поверг врагов в пух и прах, остались сущие пустяки вроде Кэналлийского моста. — Жильбер, поворачиваем.

Сэц-Ариж выразительно пожал плечами и направил гнедого Изверга к ощетинившейся пиками арке, Дракко без понуканий двинулся следом. Днем дороги короче, а стук подков тише, днем видишь только то, что есть, и кто виноват, если ночные кошмары и те приятней яви?

— Господин Первый маршал, — еще один офицер молодцевато отдал честь, — теньент Родстер к вашим услугам. Цивильный комендант приказал открыть для членов Высокого Суда Бронзовый кабинет. Там горит камин и поданы напитки, но, боюсь, времени на отдых не осталось.

— Хорошо. Его Величество уже прибыл?

— Только что, — сообщил Родстер и заученно добавил: — Но герцог Окделл и полковник Нокс здесь с раннего утра.

— Доброе утро, Монсеньор!

Кракл в не успевшем обмяться зеленом одеянии с массивной цепью на шее вызывал, мягко говоря, недоумение. Раньше головы законников украшали невысокие колпаки с пряжками, сейчас на судейских нацепили венки из туи. Сюзерен как мог переделывал сегодня в позавчера.

— Доброе утро, барон. Вижу, вы наготове.

— Трудное дело, — гуэций многозначительно тронул облепленный печатями мешок для бумаг, — но для юриста чем сложнее процесс, тем почетнее его выиграть.

— А разве его можно проиграть? — невольно скривился Робер. — Простите, не совсем здоров.

— Мои соболезнования. — Кракл остался все тем же извлеченным из-под дорских обломков холуем. — Нет, герцог, в победе я не сомневаюсь, меня беспокоит зазор между древними кодексами и современным правом. Если защита ударит туда, Феншо придется тяжело.