Сомы вообще зло, заливное вонючее зло, и едят его злодеи. Или злоеды? Надо попросить Левия, пусть проклянет сомов и прочих карпов. А что, очень даже просто. Рыбу жрут кошки, кошки — спутники Леворукого, значит, любой рыбоядец — адепт Врага! Вот бы все от такого эдикта забегали, только не выйдет… Левий держит Альбину, Альбина ест рыбу, значит, рыбу кардинал не проклянет. А может, он имбирь запретит? Имбирь и парики.

Матильда принюхалась: вонь шла на убыль, пузыри измельчали, муравьи тоже убрались, оставив на память топот. Ее Высочество потерла виски, расползавшиеся червяками мысли потихоньку складывались в день, без сомнения, вчерашний. Последними из загаженной тинтой памяти всплыли провонявшая сомом хризантема и Удо Борн у двери. Дальше шел бред с черным олларианцем и обнимавшимися жеребцами. Жеребцы вылезли из зеркала, когда она упилась вдрызг, но что было до того?

Муравьиный топот мешал соображать, в горле пересохло, но принцесса мужественно продиралась из разгульной ночи в вечер, а из вечера — в день. Они сидели на насесте. Играл оркестр. На столе лежал сом. Робера не было. Она пила ореховую настойку, потому что Альдо чествовал Эпинэ. Ричард вернулся вместе с Удо? После всего?! Невозможно.

Удо был таким же бредом, как оживший Берхайм и взгромоздившаяся на стол малолетка.

За спиной послышалось шипенье, словно комнату наводнили ызарги. Шипенье перешло в медный грохот, Матильда хрипло ойкнула и схватилась за голову. Грохот повторился. Ее Высочество повернула многострадальную башку, желая встретить смерть лицом к лицу, но это были часы.

Муравьи ни в чем не виноваты, они и не думали топать, это тикали часы. Сперва тикали, а потом принялись бить. Золоченые часы с крылатыми безобразниками, знакомые, блестящие, противные. Кабинет! Ее угораздило свалиться не в спальне, не в будуаре и даже не за столом, а в кабинете.

Матильда встала, пол тоже встал. Дыбом. Пришлось плюхнуться назад, а все потому, что тюрэгвизэ нельзя мешать ни с чем. Тюрэгвизэ, настойка и вино по отдельности не зло, а вместе хуже Берхайма под имбирным соусом. Альдо объявил имбирную тинту гальтарским нектаром, а тюрэгвизэ кончилась, вот и пришлось пить настойку, но Робера Удо не трогал, покушение устроила какая-то свинья. А теперь Борна прогнали, убийца остался, тюрэгвизэ кончилась… Не вся! Полстакана осталось! Альдо выгнал Мевена до того, как тот выпил!

Они с Дугласом обещали сберечь долю гимнет-капитана, только вряд ли Мевен вспомнит… Тюрэгвизэ она сейчас допьет, а виконта угостит настойкой. Выпросит у Левия и угостит, кардиналу Создатель велел делиться.

Мечта о тюрэгвизэ пересилила страх перед брыкливым полом, и Матильда, кряхтя, поднялась. Пол наподдал как мог, но Ее Высочество на ногах устояла. Пол мотнул затканным папоротниками ковром и замер, настал черед спины. Спать в кресле можно в двадцать лет, а в шестьдесят без кроватей и прочих подушек проклянешь все на свете.

Колени дрожали, по стенам вновь побежали волосатые муравьи, но принцесса до стола все же доковыляла. Вожделенный стакан был пуст, надо полагать, она же его и выдула. Захотелось запить гальтарскую пакость, вот она и потащилась в кабинет. Выпила и узрела клирика с жеребцами, а могла бы и мармалюцу!

На всякий случай Матильда разыскала графин. Мерзавец не только опустел, он еще и высох. Больше в кабинете не нашлось ничего полезного, не считая белых императорских гвоздик. Гвоздики были свежими, значит, стояли в воде. Ее Высочество без жалости вытащила букет и от души хлебнула. Вода была кислой — служанка плеснула в цветы уксуса, чтоб дольше стояли. Ничего, от уксуса еще никто не сдох.

Вылакав пол вазы, Матильда намочила портьеру, обтерла лицо, шею и руки. Зеркала в кабинете не было, но Ее Высочество и так знала, что от нее сейчас даже Бочка шарахнется. Ничего, посидеть с полчасика вверх башкой, отеки спадут, можно будет переползти в приемную и добраться до будуара, а там гребни, укропная вода и… фляжка.

Больше всего Ричарду хотелось оказаться в другом месте. На войне, в Надоре, в Багерлее, наконец, но Повелители Скал не бегают.

— Доложите Его Величеству, — властно произес юноша. — Герцог Окделл просит о незамедлительной аудиенции.

— Да, монсеньор. — Полуденный гимнет щелкнул каблуками, напомнив о Спруте. Гимнеты хоть и носили цвета Домов, подчинялись лишь государю и своим офицерам. Ричард это помнил, но видеть лиловое было еще неприятней, чем синее. Синий… Цвет смерти — проклятый цвет!

Ночные хлопоты и последующая скачка вытеснили на время и вину, и страх, теперь спешить было некуда и делать нечего. Только ждать, когда сюзерен примет не справившегося с поручением вассала. Дик твердо решил, что не солжет ни единым словом, но говорить правду будет тяжело и страшно. После Доры и то было проще: рванувшую к подачкам толпу не унял бы сам Ворон. Джеймс Рокслей по праву числился отменным генералом, а его затоптали вместе со всеми. Остановить давку не проще, чем унять сель, но довезти Борна до Барсины казалось несложным…

— Монсеньор, Его Величество ждет.

Дик для храбрости тронул орденскую цепь и шагнул за порог. Как просто умереть за своего короля и как тяжело не оправдать его доверия!

— Ваше Величество. — Кавалер Найери должен называть сюзерена по имени, но сейчас это невозможно. — Мой долг доложить…

— Погодите. — Альдо вгляделся в лицо юноши и хлопнул ладонью по столу. — Теньент, проследите, чтоб нас не беспокоили.

— Повиновение королю! — Лиловая туника исчезла за расписными створками, сюзерен закрыл книгу и подпер рукой подбородок. — Ты вернулся рано. Слишком рано. Только не говори, что вы дрались и Удо отправился в Закат. Мне это не понравится. И я в это не поверю.