Дэвид Рокслей тоже спал, рядом с братом сжимал лунное стекло Джеймс в расстегнутом маршальском мундире. Кресло Эпинэ заняла грустная черноглазая дама, за ее спиной стоял старик в алом, по надменному лицу плясали лунные блики. Придд исчез за спиной холеного вельможи, на руке гостя горел аметист, губы были плотно сжаты. Откуда он взялся? Откуда они все взялись?

— Ваше Высочество, — прошелестело сзади. — Ваш внук и ваши подданные ждут слова хозяйки.

— Здоровье хозяев Круга! — Вдовствующая принцесса схватилась за стакан: в нем тлел зеленый огарок.

— Его Величество и Ее Высочество пьют здоровье Повелителей Круга, — прохрипел Арчибальд Берхайм. Надо же, а болтали, что его задавило. Ну и хорошо, что все живы, жаль, Робер расстроится из-за Кавендиша. Зато обрадуется из-за Рокслея, и радости будет больше.

Язычок пламени взвился вверх и погас, визгливо запиликали скрипки, с потолка посыпалась труха. Похожий на Дика дворянин встал и поклонился. Твою кавалерию, у него меч!

— Его нет! — Визгливый детский голос перекрыл шуршанье и шипенье. — А я хочу! Дай!

Девчонка. Толстенькая, щербатая, с изуродованной мордашкой. Лет шесть, не больше, а с ней бледнорожий толстяк в черно-белом.

— Мое! — Малявка топнула босой ножонкой. — Хочу! Сейчас хочу!

Толстяк подмел пол белыми перьями и водрузил шляпу на большую голову.

— Просим простить наше вторжение!

Старик в красном свел все еще черные брови, Джеймс поморщился, спящие не проснулись.

— Где он? — запищала девчонка. — Дай! Черно-белый ухватил поганку за коленки и высоко поднял. Свечи погасли, но темней не стало.

— Не хочу! — Длинный бледный язык облизал губы. — Этих не хочу! Здесь все противные!

— Не хочешь, — зевнул толстяк, — не надо. Пошли домой!

— Нет! — Пухлая ручонка тыкала в зеленый свет. — Неси дальше! Туда!

Пришелец, тяжело ступая, пересек зал и водрузил свою ношу на стол. Малявка хихикнула, небрежно, словно танцовщица в ночной таверне, подобрала юбочку и, вихляя бедрами, пошла меж блюд и кувшинов. Пухлые ножки расшвыривали бутылки, вилки, соусники, веером разлетались брызги и объедки, звенели и лопались сброшенные на мозаичный пол тарелки, но спящие спали, а их соседи пялились на свои свечки.

Толстяк снова поклонился.

— Я вернусь, — пообещал он. — Вернусь и останусь.

Альдо приподнял кубок, взметнувшееся в нем пламя облизало лицо внука, камни на короне стали зелеными и тусклыми, словно их облепило мыло.

— Иди-иди, — обернулась топтавшаяся в заливном гадючка. — Бу-бу-бу!

Заиграла музыка. Внук встал, подал руку улыбающемуся Айнсмеллеру и спустился в танцевальный зал. В волосах цивильного коменданта желтела бумажная хризантема. Матильда глянула на стол — цветок из пасти данарского сома исчез.

— Буду-буду-буду-буду, — бубнила девчонка в такт тяжелым удаляющимся шагам. — Удо-Удо-Удо- Удо…

Омерзительно запахло гниющей рыбой и застоявшимися благовониями. Танцующие сменили партнеров, они двигались медленно и плавно, как утопленники в канале, а музыка частила, спотыкалась, путалась. Скрипки вырывались из общего лада, взвизгивая придавленными поросятами, глухо, как в животе, урчали трубы, не к месту бил барабан, и вновь пьяно хихикали смычки.

Буду-буду-буду-буду… Удо-Удо-Удо-Удо…

Айнсмеллер облизнулся не хуже поганки на столе. В ответ полуголая толстушка взросло и жеманно хихикнула, еще выше задрала юбку, прошла по хребту ритуального кабана, отбросила с дороги чашу с винным соусом, вступила левой ножкой в грибы, послала воздушный поцелуй танцующим, наклонилась и вырвала из пасти молочного поросенка малиновую бумажную розу.

Худо-худо-худо-худо… Буду-буду-буду-буду…

— Доброй ночи, фокэа. — Место Анэсти занял черный олларианец. Тот самый, из Агариса. — Вы опять там, где вас быть не должно.

— Как и вас! — огрызнулась Матильда. — Я думала, вы гуляете только по кладбищам.

— Полагаете, существует разница? — улыбнулся клирик, кивая на клубящийся зал и спящий стол. — Я — нет.

— Вам виднее, — пожала плечами принцесса. Монах был не худшим бредом, причем именно бредом. Раз он тут, значит, она допилась до закатных кошек и все остальное тоже бред. Пьяный!

— Вот вам! — Девчонка на столе сбила на пол бокал Рокслея, задрала заляпанную жиром коленку и изо всей силы топнула по блюду с голубями. — Вот!