Спохватившись, девочка подняла с земли свой кувшин, другой рукой сунула брату его лукошко.

– Вместе пойдем – мы тоже на вымол, – сказала ей Загляда. – Что же – батя ваш и обедать домой не ходит?

– Нет, уж дней с пять, – степенно, как взрослая, стала рассказывать девочка. За сообразительность ее прозвали Догадой, и Загляда знала, что Середа-корабельщик больше жалует дочку, чем непутевого сынка. Данное при рождении имя его давно забылось, и по вечному присловью матери «Горе ты мое!» сынишку корабельщика так и звали – Горюшко. – Тут есть один купчина новгородский, он за море хочет плыть, в тот город, где сам свейский князь живет, и на зиму там остаться, – по пути рассказывала Догада. – Перед князем-то чужим ему неохота осрамиться, а ладьи по морю ходить у него нету. Вот он и велел шнеку построить большую, новую, да торопит с работой!

За разговором они вышли на берег Волхова. Перед ними была полоса пристани, где стояли, привязанные ко вбитым в землю столбам, ладьи и лодки. Иные были вытащены на берег и чинились, вокруг других кипела работа, купеческие тиуны принимали или грузили мешки и бочонки.

Путь Загляды, Спеха и детей лежал в самый дальний конец пристани, где стояли варяжские ладьи, во множестве в конце весны пришедшие из-за моря. Здесь были узкие ладьи с низкими бортами, которые только к штевням на носу и на корме круто поднимались. Носы их были выкрашены в разные цвета, на верхушках мачт виднелись отлитые из бронзы флажки, показывающие направление ветра. Эти корабли напоминали ловких и стремительных рыб, даже в неподвижности их видна была сила. Другие были пошире, предназначенные для перевозки больших грузов и не такие быстрые.

Дальше всех, почти у Малышевой горы, виднелись три длинных корабельных сарая. В них стояли три боевых корабля, на которых плавал время от времени сторожевой отряд из Новгорода, охранявший путь в низовьях Волхова до самого выхода в Варяжское море. Эти три корабля в Ладоге называли княжескими. Приплывая из Новгорода на небольших речных стругах, варяжская дружина здесь пересаживалась на морские корабли и на них выплывала в Нево-озеро. И не кому иному, как Тормоду, было доверено следить за сохранностью княжеских кораблей и чинить их. В этих же сараях Белый Медведь хранил свои инструменты, доски, кузнечный товар и все прочее, нужное ему и его дружине для работы.

Почти позади всех стояла на берегу у самой воды узкая ладья с ровными низкими бортами, длиной на вид шагов в двадцать. Нос ее был выкрашен красной и белой краской, а на штевне виднелась ястребиная голова. По бортам тянулись резные узоры из сложного переплетения лент со звериными лапами. С одной стороны борт у нее был изрублен топором и носил следы начатой починки.

Возле самых сараев на берегу вытянулся остов другой ладьи, похожей на первую, но еще не достроенной. Возле него виднелось немало людей: одни подносили доски, другие крепили их железными скобами на борта, раздавался звон молота, забивающего заклепки. Тормод часто говорил, что его рабочий молот происходит прямо от Мьельнира [133] , которым Тор побеждает великанов.

Голос Тормода был слышен еще издалека: в горячке мешая русские слова с варяжскими, он кого-то разгоряченно бранил, кого-то наставлял, кому-то указывал.

Подойдя ближе, Загляда разглядела в куче людей возле остова ладьи и его самого. Тормод держал край доски, которую нашивали на борт, показывая, как надо ее устраивать. На нем был кожаный передник, белые брови стояли дыбом. Середа тоже был рядом и помогал норвежцу.

А рядом с Тормодом налегал на конец доски еще один человек, которого взгляд девушки разом выхватил из общей кучи, – молодой, худощавый, с серебристыми прядями волос, закрывавших опущенное лицо. Но она и так его узнала и подняла рукав к лицу, тихо смеясь про себя, уверенная, что это он – тот самый, из-за которого Спех не хотел пустить ее в гости к варяжскому купцу. Она даже не удивлялась тому, что он оказался на пристани – она верила, что сама богиня Лада [134] посылает его на ее путь.

– Ты чего смеешься-то? – озадаченно спросил Спех и проследил за ее взглядом. – Ну, четыре мужика с одной доской ратятся [135] … Ой, Мати Макоши! Никак давешний бешеный волк!

Непокорную доску укрепили, светловолосый парень разогнулся, и Спех увидел лицо своего обидчика. Тут и Снэульв их заметил. На миг он застыл, словно не верил своим глазам, а потом широко улыбнулся и спросил что-то. Середа и Тормод разом обернулись, белые брови Тормода взметнулись вверх.

– А! Бьерк-Силвер! – радостно закричал он. – Ты не променяла старого Исбьерна на угощения Асмунда!

Оба корабельщика направились к Загляде. Снэульв взял с борта корабля свою кожаную рубашку и пошел за ними. Спех с опаской смотрел, как он приближается, а Загляда закрывала рот рукавом, чтобы не все видели, до чего рада она видеть человека, которого Спех так боится.

Подходя, Снэульв вытирал лицо поднятым подолом рубахи. Глянув вниз, Загляда вдруг заметила на его боку длинный и кривой шрам, глубоко въевшийся в кожу и побелевший от времени. Мгновенно ей представилось, какой же страшной была рана, оставившая такой шрам, и она невольно ахнула. Услышав, Снэульв быстро вскинул взгляд и заметил, куда она смотрит.

– Это было давно, – ответил он на вопрос, который девушка задала одним взглядом. – Четыре зимы назад. Я тогда еще жил дома. На наш двор напал Стейн с Березовой Реки. Мой отец тогда был убит, а я… – Снэульв кивнул на шрам и опустил подол рубахи.

– И потом… – не докончив, спросила Загляда, уже понимая, что за этим последовало.

– Где подарок, там и отдарок, – спокойно ответил Снэульв. – Стейн лишил меня отца, а я потом лишил его сына. Я хорошо отомстил! – со сдержанной гордостью добавил он, и Загляда не знала, что была первым человеком, с которым Снэульв заговорил об этом, позволил себе похвалиться исполненным долгом. – Теперь он лучше всех знает, что после Эйольва осталась не только дочь, но и сын. А у Стейна нет других сыновей, и род его не будет продолжен. А мой – еще поглядим!